— Вот именно, у меня уже давно во рту пересохло, — поддержал его Лутвей.
— Видите! Итак, плеваться нас заставляет вовсе не само по себе раскуривание трубки мира, как только что некоторыми утверждалось, нет, желание это возникает от взаимодействия трубки мира и рта, то есть — от общественной деятельности. Отсюда вывод: общественная деятельность заставляет людей плеваться. Но, мои господа и барышня, что такое общественная деятельность? Общественная деятельность есть не что иное, как борьба; когда же она в достаточной степени разрастется и обострится, ее называют войною. Посему каждому должно быть ясно, что всякий, выступающий против войны, должен выступать и против раскуривания трубки мира, ибо любое мирное раскуривание все равно в конечном итоге порождает войну. Одним словом, для искоренения войны необходимо начать новую войну — войну против раскуривания трубки мира, и это была бы самая необыкновенная война на свете: мирная война или, если позволите так выразиться, война против мирного дыма. Но мы любим трубку мира и вряд ли объявим ей войну, ибо кто же будет вести какую бы то ни было войну со своей любимой, разве что войну любовную. Таким образом, взаимодействие трубки мира и нашего рта продолжается, отчего возникает совершенно естественное желание плеваться. А поскольку плеваться свойственно человеку, надо думать, мы станем плеваться и в будущем. О боже мой! — воскликнул внезапно оратор с испугом. — Милостивая государыня, наше единственное величество, ваша бесценная трубка погасла, ваша трубка мира испустила дух. Все рассмеялись.
— Может быть, в конце концов плеваться заставляет угасание трубки мира? — спросил кто-то из молодых людей.
— Конца концов никто не знает, — заявил Сяга, — в него можно только верить.
— Да, — произнес Мерихейн, — в трубку мира можно лишь верить, потому что ее царство не от мира сего.
— Стало быть, она подобна человеку, который плюется, раскуривая трубку мира, и любит войну, потому что именно война быстрее всего отправляет человека в его истинную обитель, истинное отечество.
— Правильно, совершенно правильно, — согласился Лутвей. — Царство трубки не от мира сего. В ней, как и в человеке, есть нечто от вечности. В ней помимо смертной плоти имеется нечто от бессмертной души, это потому, что трубка общается только с человеком.
— Трубка бессмертна, потому что она пахнет так же, как ее курильщик, — сказал кто-то.
— Трубка послушна, она никогда не начнет дымить сама по себе, — добавил второй.
— Трубка сладка, она заставляет плеваться, — заметил третий.
— Трубка блаженна, ибо она ни о чем не думает и ничего не делает, — заявил четвертый.
— После таких открытий древние римляне пили, — раздалось разом несколько голосов.
Примерно в таком же духе разговаривали молодые люди, и — как это каждый и сам может понять — ничего содержательного в их словах не было. Попытались было вновь разжечь трубку обожаемой королевы, но ее величество не пожелала больше курить, лицо ее стало подобно лицу исстрадавшейся монашки, и ей все сильнее хотелось плеваться. Таким образом, раскуривание трубки мира закончилось великим шумом, отчего Свирепый «П», по-прежнему сидевший за столом со своим приятелем, процедил сквозь зубы:
— Поросята проклятые!
11
— Да здравствует Мерихейн! — вскричал Лутвей около трех часов ночи, вскочив на стул.
Молодые люди тотчас вспомнили, что наступил день рождения хозяина квартиры, и поздравления посыпались градом. Каждый непременно хотел высказаться: объяснить писателю, что есть в его творчестве ценного, вечного, интересного, что живо и что мертво. Даже Свирепый «П» выдавил из себя несколько слов, в которых не было ни одной буквы «п». Молодые люди говорили, перебивая друг друга. Если один хвалил «Болотную землю», то другой признавал лишь «При свете вечерней зари». И даже сожалел, что Мерихейн не умер сразу же после выхода в свет этого произведения. Третий высмеивал литературный вкус своих товарищей и превозносил «Армувере», утверждая, что именно это творение Мерихейна отмечено высоким вдохновением, поэтичностью, подъемом, полетом фантазии и множеством других достоинств.
Терпеливо выслушав мнение студентов, Мерихейн обратился к Тикси.
— А что хотели сказать вы? — спросил он.