— А зимой как? — спросила Тийна.
— Зимой? Разве ты хочешь остаться здесь зимовать? Я не думал.
— Почему бы не остаться? Чем в Лыугу лучше? Здесь у нас хоть каменные стены, они зимой лучше укроют от ветра.
— И то правда! Странно, как это сразу не пришло мне в голову! Пазы набьем по осени соломой, а на потолок можно навалить мякины. Вот и будет у нас комната теплая, как печной горшок; живи себе, точно медведь в берлоге.
Когда они вышли из лачуги, Тийна поглядела на мужа и горестно вздохнула:
— Как ты постарел за зиму! Голова скоро совсем седая будет.
— А ты? — спросил Каарель, думая о другом. — Смотри, как мальчишка наш вырос, — добавил он через минуту.
— Да, вытянулся, — улыбнулась Тийна.
— Ничего, с летним теплом и мы помолодеем, — утешал ее Каарель. — А то от этих холодов у меня грудь совсем заложило, только и знаешь, что кашляешь без передышки.
— Смотри, привяжется к тебе еще, чего доброго, чахотка.
— Что ей привязываться, она, наверно, уже и так привязалась.
— Не говори глупостей! — испуганно закричала Тийна. — Раньше и не заикался об этом, в первый раз слышу от тебя такое.
— Да что об этом говорить, разговорами не вылечишься.
— Не вылечишься… а зачем зимой ходил раздетым? Велишь тебе потеплее одеться, так ты сразу: «Э, не надо, мне не холодно». Вот и доходился! Купили бы зимой овчину, в Лыугу их много было, черных, хороших — сделал бы тулуп. Хоть теперь о себе подумай! Будешь пить парное молоко три раза в день — это лучшее лекарство.
— Не хватало еще парное молоко изводить, поправлюсь и так, — беспечно ответил Каарель.
— Как это — «изводить»! Молоко у нас есть, Тыммик зараз по четыре-пять штофов дает.
Каарель задумался, словно соображая, действительно ли Тыммик дает четыре-пять штофов зараз. Радостного настроения как не бывало, его сменили печаль и мрачная досада.
— Какое тут к черту лечение! — проговорил он наконец. — Полюбуйся на наше жилье: во всем приходе, может, и во всем уезде другого такого не сыщешь. Плата за землю не внесена. Настанет зима, где взять денег? Значит, опять не заплатим. В конце концов отойдет усадьба обратно помещику и останемся мы без своих семисот рублей. А попробуй-ка накопи семьсот рублей — полжизни придется спину гнуть. И до каких пор нам коптиться в этой лачуге? Придет зима — куда скотину поставим? Куда зерно, сено, мякину денем, куда пожитки? Нет у нас дома! Выстроить бы, да из чего? На нашей земле ни одной палки не найдешь, все покупай. А денег где взять? На эти две-три сотки, что у нас остались, и сарая не выстроишь.
— А что если уродится картошка и мы сможем продать мер двести, по полтора рубля за меру; за остальное тоже немножко выручим, вот и проживем.
— Проживем, конечно… Куда же денешься, живым в могилу не ляжешь. Неплохо, если бы картошка уродилась; попробуем, на счастье, побольше посадить. А не уродится — тогда что? Пиши пропало! Одно мне сердце грызет — что землю придется обратно отдавать помещику. Внеси я даже свои последние гроши в счет старых и новых процентов, и тогда не спасти нам усадьбу от помещичьих когтей: без помощи мызы все равно ничего не построишь. И участок, как назло, так по-дурацки выкроен, что и палки нигде не найдешь. Хворост и дрова покупай и вези откуда-то за десять-пятнадцать верст. Земли уйма, а взять с нее нечего, разве только журавлей пасти на ней. Где ты, чудак, наскребешь эти деньги, что с тебя за землю требуют? Из грязи и торфа будешь чеканить, что ли?
— При чем здесь земля? Не случись пожара, мы бы неплохо жили и со временем выплатили бы все, что полагается. — Тийна попыталась стать на защиту усадьбы.
— Выплатили бы… конечно! Да только как? Знай затягивай ремень на животе! Старики прожили здесь всю свою жизнь, а что они получили с этой земли? Семьсот рублей всего-навсего. А у меня и здоровье совсем пропало. Еще одна такая зима — и я протяну ноги, оставлю вас на волю божию.
— Почему ты все время так говоришь! — сказала Тийна.
— А что мне говорить? Плохи мои дела, сама видишь. Старость на носу, а где все то, что мы задумали, когда взяли хутор?
— Не горюй раньше времени. Будем работать и богу молиться — авось с голоду не помрем, — утешала Тийна мужа.
Каарель опять погрузился в раздумье. Немного погодя он промолвил:
— Конечно, с голоду не должны бы помереть, это уж было бы совсем стыдно. Работать, работать надо, это ясно, больше нам ничего не поможет.
В следующее воскресенье старики пришли в Кадака поглядеть новое жилье молодых. Как после выяснилось, у них было кое-что другое на уме: они хотели увести к себе корову Тыммик.