— Мама, взяли бы вы Кирьяк. Она молодая, молока дает меньше, да ведь вам двоим хватит. А уведете Тыммик — оставите меня почти без молока, — говорила Тийна.
— Ну нет, Тыммик я сама вырастила, ее и уведу, других мне не надо. Я старая и она старая, значит — старое к старому, молодое к молодому.
— Не дам я увести Тыммик, делайте что хотите, зовите хоть волостного старшину, — сказал Каарель.
— Но-но, попробуй только не дать! Корова-то не твоя, заткни лучше глотку да помалкивай, — отвечала старуха.
Каарель вскочил со скамьи и злобно, как ястреб, уставился на старуху. Та даже попятилась.
— Каарель, брось, не затевай ссору в воскресный день, — умоляюще заговорила Тийна. Слова жены подействовали на Каареля. Он поглядел на жену, потом в пол, опустился снова на скамью и промолвил:
— Ладно, пусть берут. Все равно, будь по-вашему.
Старуха с победоносным видом вышла из комнаты, не найдя даже нужным проститься. Старик сопя последовал за ней. Тыммик стояла под навесом на привязи: старая и грузная, она не могла ходить в стаде по зыбкому болоту. Старики отвязали корову и пустились в обратный путь. Бабка вела ее, а дед подгонял сзади. Когда они проходили мимо хибарки, Тыммик повернула голову к двери и замычала.
— Смотри, как она меня знает, — сказала Тийна, отошла от двери и заплакала: их кормилица покидала дом. Две оставшиеся молодые коровы давали молока не больше, чем козы, одна из них была к тому же яловая.
— Черт возьми! — процедил Каарель сквозь зубы. — Теперь расплакалась, а когда я не хотел отдавать корову, ты же стала на их сторону. Посмотрим, чем сама будешь кормиться! Мяса мало — только поглядеть на него да понюхать. Молока и вовсе нет; остается квас, хлеб да соль. Салаки и то не купишь, она еще дороже мяса.
— Да что толку было спорить, ведь они бы все равно стояли на своем, — сказала Тийна.
— Ну и пусть бы стояли, а я не дал бы увести корову, ругайтесь тут хоть целый день.
— Ты же сам обещал вернуть им все добро, а значит, и скотину, потому так и случилось.
— Да разве я обещал отдать им лучшую корову и самим остаться ни с чем? — возразил Каарель.
А пока молодые обсуждали увод Тыммик, корова шагала в Лыугу на поводу у старухи и время от времени мычала, словно оплакивая свой родной кров.
— Скажите на милость, он не желает отдавать, — ворчала старуха. — А что ему отдавать, это ведь не его корова.
Корове, продолжавшей мычать, старуха говорила:
— Ну, чего мычишь, не на убой тебя веду.
На старика бабка покрикивала:
— Поддай-ка ей хворостиной покрепче! Зря ты, что ли, позади плетешься.
— Да у меня и хворостины нет, — отозвался дед.
— Ну вот, говорила я тебе — возьми прут. Недотепа старый, бестолковый, а еще мужик называется.
Старуха еще долго отчитывала мужа, тот только посапывал.
— Ты бы хоть передышку сделала, что ли, — проворчал наконец дед, подгоняя корову шлепками.
VI
Лето, по-видимому, старалось оправдать надежды, которые возлагали на него кадакаские хозяева. Рожь поднялась густая и высокая; когда она цвела, погода стояла — лучше не надо. Всходы яровых росли пышно, отливая синевой, и вскоре пошли в трубку. Молодая картофельная ботва обещала богатый урожай.
Любуясь по воскресеньям плодами своих трудов, Каарель радовался. В эти минуты он забывал, что живет в жалкой курной лачуге, что скот его все еще стоит под открытым небом, что проценты за землю так и остались неуплаченными, забывал о вражде со стариками, о том, что у него увели лучшую корову. В эти минуты он не обращал внимания и на свой зловещий кашель, день ото дня становившийся все сильнее. Счастливый возвращался Каарель с поля, и когда он рассказывал Тийне о том, что видел, глаза его сияли надеждой.
— А ты, сынок, знаешь, как хорошо уродились нынче хлеба? — иногда обращался он к ребенку, весело на него посматривая. Тот неизменно отвечал: «А-га, а-га», глядел на отца во все глаза и норовил вскарабкаться к нему на колени.
— Ничего ты еще не смыслишь, только и знаешь — га-га-га, — говорил Каарель, когда Атс, сидя на коленях у отца, запускал пальцы в его редкую бороденку.
— Мы выстроим себе большущий дом с трубой, из трубы будет выходить дым, в комнатах настелем деревянные полы и вставим большие светлые окна. Вот тогда заживем мы с тобой, — продолжал Каарель.
— А-га, а-га, — поддакивал Атс, а Тийна в это время проворно хлопотала по хозяйству.
— В этом большом доме и Атс вырастет, станет большим мальчуганом, наденет штанишки, пойдет со мной в поле, и будем мы пахать вместе.