— Не та собака кусает, что громко лает, — вымолвила наконец старуха. — Ты вечно лаешься, когда мы за чем-нибудь приходим: да только попусту, право-то на нашей стороне.
— На ваше право — собачью плетку бы хорошую! — закричал Каарель. — Вы мне так опротивели, что я и видеть вас не хочу.
— Каарель, разве я когда-нибудь такие слова твоим родным говорила? — спросила Тийна с упреком. — А ты с моими стариками как обходишься!
— Мои родные не пошли бы тебя грабить. А попробуй прийти — бей их хоть дубиной. Скажу только: молодец у меня жена!
— Кого это мои родители грабят? Они лишнего не требуют, берут только свое же добро, которое тебе когда-то дали.
Старухино сердце екнуло от радости: наконец-то и между молодыми начинается разлад. Этого она давно дожидалась.
— Мне дали… — повторил Каарель. — Почему же именно мне? А тебя, значит, свою единственную дочь, голышом замуж отдали? Земли ведь я не получил, за нее еще мызе платить надо, а скот, семена и весь скарб хотите назад забрать. Хорошо, что венчальное платье я сам Тийне купил, не то вы и за него стали бы с меня требовать. Может, мне и за вашу дочь отвалить несколько сотен? Иначе вы и ее назад заберете?
— Каарель, довольно, что же это такое? — всхлипывала Тийна.
— Что ты, дура, его упрашиваешь? — закричала мать. — Бешеный он, бешеный и есть. Того и гляди, в лес сбежит или и эту лачугу подожжет. Кто его знает, почему в тот раз загорелось…
— Да вы же сами и подожгли. Иначе откуда вам было знать, что мы горим? — ответил Каарель язвительно.
Эти слова были брошены точно искра в сухой можжевельник. Старуха стала браниться, грозилась подать на Каареля в суд, старик дико таращил глаза; Тийна закрылась передником и залилась слезами; ребенок, игравший на лужайке, жалобно заплакал.
— Старик, пойдем, возьмем бычка да и уберемся отсюда, а ты, Тийна, хоть к пастору сходила бы, пусть отчитает этого бесноватого.
— Ступай лучше сама к пастору да отведи к нему бычка под благословение — смотришь, на ярмарке подороже дадут, — отвечал Каарель.
Старики ушли.
— Брось плакать, слезами горю не поможешь. Пусть берут. Взяли уже немало и еще будут брать.
— Это их право, ты сам обещал.
— Чудная ты! Конечно, их право, да кто им велит именно сейчас своего права требовать и забирать у нас последнее? А они ведь не так уж нуждаются, вполне обошлись бы и без этого. Подождали бы года два — мы и выплатили бы им все, даже больше, чем они хотят.
— Зачем же было так браниться, точно они и не люди вовсе! Они честно прожили жизнь, ни в чем дурном замечены не были.
— Мне дела нет до того, какие они были раньше. Я вижу только, что они сейчас делают: знай бранят нас да грабят.
Пока молодые препирались между собой, старики подошли к выгону, поймали бычка и накинули ему петлю на рога. Старик взялся за конец веревки и потянул бычка, а старуха стала подгонять его сзади. Но с ним было труднее справиться, чем со старой Тыммик. Бычок упирался, не хотел идти за стариком, — как-никак молодой.
— Держи веревку покрепче, куда этакой скотине от мужика убежать! — кричала старуха.
— Ох ты, ну и крепкая шея у дьявола! — бранился старик.
— Ты пойдешь или нет? — рассердилась старуха и хлестнула бычка хворостиной по бокам.
— Не бей, не бей! — закричал старик, но бычок уже задрал голову и рванулся вперед, увлекая за собой деда.
— Держи веревку, не выпускай из рук! Пусть брыкается сколько влезет, — поучала старуха.
— Стой, стой! Смотри-ка! Ах ты, нечистая сила! Знай себе прет! — ругался дед.
— Держи крепче, зачем отпускаешь! Погоди, я сейчас тебе помогу.
Старуха поспешила мужу на помощь. Но бык, испугавшись, что его опять начнут хлестать, задрал хвост и, взбрыкнув, пустился бежать, таща за собой старика.
— Держи, не пускай, зацепи за березу! — вопила старуха. Но все было напрасно — старика мотало на веревке, словно пучок пакли.
— Ну, видели вы такого мозгляка! Теленка и то не удержит! Всыпь ему хорошенько, да и себе заодно, — ругалась старуха.
Бык продолжал брыкаться. Наконец старик ничком хлопнулся на землю, однако, словно одержимый смертельным страхом, не выпускал из рук веревку, вернее, не мог выпустить — она была намотана у него на руку.
— Ах ты, слепая курица! Да отпусти ты веревку, ведь он измочалит тебя, как тряпку. Давно ли я дала чистую рубаху, а сейчас, гляди, уже вся в грязи. Только у меня и дела, что на тебя стирать.
Пастушок, издали наблюдавший за стариками, покатывался со смеху до коликов в животе, до слез.