— А ты чего гогочешь? — накинулась на него старуха. Старик тем временем освободился от веревки и потихоньку проклинал скотину. — Бык чуть было старика не убил, а ему и горя мало — знай зубы скалит. Подавиться бы тебе горячей картошкой, будешь тогда помалкивать!
Мальчишка залился смехом пуще прежнего.
— Ну, погоди ты, надаю тебе но шее! Будешь знать, как смеяться над старыми людьми! — И старуха пригрозила пастушонку хворостиной.
Старики вдвоем побежали вдогонку за бычком.
— Беги, хватай за веревку, — распоряжалась баба.
— Какое там беги, — отвечал дед, — все кости разломило, еле иду.
— И что это за мужик, теленка не может поймать! Мне, что ли, прикажешь за ним гоняться! А ты чего там на камне сидишь! Иди, помоги ловить, — закричала старуха пастушонку.
Тот побежал и быстро привел бычка.
— Дай-ка мне веревку, сейчас я ему покажу, как надо на поводу ходить, — сказала старуха. — А ты возьми хворостину, чем зевать попусту, — прикрикнула она на деда.
Но бычок и ей устроил такую же штуку, как и старику, — задрал голову, брыкнул и во всю прыть понесся вперед. Баба заплясала, силясь удержать веревку, и закричала деду:
— Чего ты, слепой черт, смотришь, не догадаешься помочь! Ноги у тебя спутаны, как у петуха, что ли? С места не двинется, пусть меня бык хоть в лепешку расшибет!..
Муж побежал за ней вдогонку, насколько позволяли стариковские ноги, но бычок оказался проворнее: вскоре бабка с треском отлетела в кусты, а бычок радостно помчался обратно к стаду. Пастушонок опять расхохотался. Старуха вырвала хворостину у деда из рук и направилась к мальчишке.
— Ну, подойди-ка сюда, я тебя проучу, будешь знать, как издеваться над стариками. Поди-ка сюда!
Но мальчишка пустился наутек.
— Ах ты, дрянь такая! Ну погоди, попадешься еще мне.
Старики снова принялись ловить бычка. Звали на помощь и пастушонка, но тот не подходил, опасаясь, что старуха его отлупит. К счастью, был наступил задней ногой на веревку, а бабка с дедом успели за нее ухватиться.
— Ну-ка, попробуй теперь, вырвись от нас от двоих! — закричали они в один голос. Вероятно, это был первый случай в их жизни, когда они одновременно думали и говорили одно и то же. Обычно бывало так, что сначала старуха скажет, а старик уже следом подумает.
— Так, значит, меня в кусты? Ну уж я тебя отделаю, упрямая скотина! Ишь, бельма вытаращил! — И старуха крепко стегнула быка по носу.
— Ну, ну, потише с ним! — проворчал старик.
Бычку обкрутили морду веревкой, чтобы легче было удержать его на поводу.
— Затягивай потуже! Пусть знает теперь, что значит удирать! — приказала бабка.
Старик, сопя, затянул веревку. Бык еще сильнее выпучил глаза.
— Ишь как злится! — говорила старуха. — Не поможет тебе твоя злость. Вырасти сперва да состарься, посмотрим, как тогда будешь глаза таращить.
Все трое отправились в путь.
— Держи его покрепче, чтоб опять не вырвался, — поучала бабка деда.
И в самом деле, бык больше не вырывался. Хотя старуха и лупила его сколько хотела, бычок покорно шагал за стариком.
VII
Старики увели бычка и на следующий день продали его на ярмарке. Теперь им казалось, что они все еще хозяева усадьбы Кадака. Они даже редко бранились между собой, вернее, старуха реже бранила деда. Недостатка у них не было ни в чем.
Тем сильнее скрутила нужда молодых. В этом году бычок был у них единственной скотиной, которую можно было бы продать, а теперь они и его лишились. Мало того, Тийна всякий раз, когда заходила об этом речь, твердила Каарелю, что старики вполне правы; но Каарель никак не хотел этого понять и ругал стариков последними словами. Тийна, однако, оставалась при своем. Она, не в пример Каарелю, никогда не раздражалась, только молчала и утирала слезы. Характером Тийна была в отца, но в ней, кроме того, таилось женское упрямство, своенравие и настойчивость, которые так часто скрываются за обликом невинной страдалицы.
Ничто ее не воодушевляло, она не ждала от жизни ничего особенного, о чем стоило бы помечтать. В то же время под самыми тяжелыми ударами судьбы она не приходила в отчаяние и не опускала рук, как это бывает, когда все жизненные силы исчерпаны. Она упорно противостояла трудностям и с таким же упорством любила свой родной угол. Она готова была все вынести, претерпеть любые лишения, лишь бы остаться в Кадака. Она была полной противоположностью Каарелю — тот постоянно либо мечтал о счастье, либо опасался несчастья, всегда ждал от жизни чего-то необычайного и готов был идти напролом навстречу этому необычайному; Тийна же была для мужа уравновешивающей силой, она его сдерживала, успокаивала, ободряла в тяжелые минуты. Несмотря на это, чем дальше, тем безразличнее становится лицо Каареля, в его взгляде все чаще сквозит равнодушие. Он видит, как старики уводят у них сначала Тыммик, потом бычка, а Тийна, его жена, все больше склоняется на сторону родителей. Он видит то страшное утро, когда стало черным зеленеющее картофельное поле. Перед его взором до сих пор стоят пышные яровые, а в ушах звучат слова: «Зачем надо было сажать так много картофеля? Под кустом всего-навсего три клубня». Он видит, что летняя пора на исходе, а желанное облегчение болезни так и не пришло: кашель становится все сильнее, а долгая зима уже опять стоит у порога; она несет с собой новые тяготы и заботы.