Во время покоса Каарель один день бывал здоров, другой — болен, кое-что делал, но за тяжелую работу не брался, оставляя ее батракам. Говорил он мало, постоянно казался погруженным в свои мысли. У него иногда бывало такое чувство, будто кто-то твердым шагом все ближе и ближе подходит к нему, порой хлопает по плечу и говорит: «Не пора ли в путь?» Это словно и не вопрос, а только напоминание о том, что скоро обязательно нужно будет собираться в дорогу. Для кого он жил? Кому он сделал что-нибудь хорошее? Что оставляет он после себя? Чем он был умнее своих родителей, которые жили до него?
«Пожить бы еще хоть лет десять, — думалось ему иногда. — Атс стал бы к тому времени уже большим парнем!» И он вспоминал нынешний богатый урожай яровых, хорошее сено и новые строения с белыми крышами, которыми он так часто любовался.
— О чем ты думаешь, когда вот так глядишь на дом? — спрашивала порою Тийна.
— Ни о чем, — следовал короткий ответ.
— Как твое здоровье? — продолжала она.
— Так себе, — отвечал Каарель.
Каарель попробовал жать рожь, но вскоре вынужден был отбросить серп, потому что, нагибаясь, он задыхался и голова у него начинала кружиться. Так и слонялся он почти без дела, глядел на работников, иногда клал несколько снопов в копны, точил серпы или носил жнецам питьевую воду.
— Совсем плох твой старик — кожа да кости, до весны не дотянет, — сказала Тийне соседка, поглядев, как Каарель со жбаном кваса неверной походкой идет из дома в поле.
Чем ближе подходила осень, тем сумрачнее становилось лицо, да и вся жизнь кадакаского хозяина. Шаг за шагом шла она к концу. Каарель слонялся как тень, останавливаясь то тут, то там, как будто проверяя, в порядке ли та или другая вещь, пригодна ли еще? Если случалось ему увидеть Атса, играющего на лужайке, на губах его мелькало что-то похожее на улыбку, но когда ребенок подбегал к нему поговорить или показать свою игрушку, мысли отца, казалось, блуждали уже где-то далеко.
Постепенно все хозяйственные заботы легли на плечи Тийны. Когда она подходила к Каарелю о чем-нибудь посоветоваться, он отвечал:
— Делай как знаешь, где уж мне…
В этом ответе слышалась печаль и усталость. Но Тийна нет-нет да и подойдет опять к мужу с вопросом, не потому, что надеется на ответ, а потому, что ей просто хочется с ним поговорить.
И вот настал день — это было во время уборки картофеля, — когда Каарель уже после полудня лег в постель и не вставал до вечера. Дождь лил не переставая. Когда налетал ветер, что-то шуршало за окнами и завывало за углом новой избы, словно кто-то хотел пробраться в дом и плакал, не находя входа.
— Ну, что ты там? Я ведь еще не умираю, — сказал Каарель ветру.
Он и на следующее утро не поднялся с постели, хотя дождь прошел и солнце сияло на ясном небе.
— Ты сегодня не встанешь? — спросила Тийна.
— Неизвестно, встану ли я и завтра, — ответил Каарель.
— Опять грудь болит?
— Нет, не болит, а только ослабел я, подняться не могу. Да и что я буду делать, даже если встану!
— Есть хочешь?
— Нет.
— В воскресенье надо бы за доктором съездить — что он скажет.
— А что ему говорить.
Тийна помолчала немного, потом печально промолвила:
— Пожил бы ты еще хоть с годик, — и села на край постели.
Каарель улыбнулся.
— Тебе только смеяться! — сказала Тийна с упреком.
— Поневоле засмеешься, слушая тебя: пожил бы хоть годик… Будто это в моей власти — жить или помирать?
— Пожил бы хоть до тех пор, пока я рожу: не за горами — каких-нибудь две-три недели, — сказала Тийна.
— Не знаю, может, и дотяну.