Показывай уже свои клочки». И смиренник протянул ей газетные кусочки.
«Подросток выбросился с тринадцатого этажа, предварительно порезав вены, из-за смертоносного влияния сатанизма».
«Сатанизм — это духовная ориентация, ориентация отдельного человека, групп и сообществ, государства. Она направлена на деструкцию, разрушение противоположной ориентации — ориентации на духовность любви».
«Влюблённых подростков до самоубийства могли довести сатанисты».
«Молодые люди не воспринимают смерть всерьёз: им кажется, что можно умереть на какое-то время, а потом вернуться, ну или наблюдать, как их будут оплакивать».
«Сатанистов закрыли от ужаса. В Ярославле судят восьмерых сатанистов, которые совершили четыре ритуальных убийства несовершеннолетних, «посвящая в клан» свою подругу».
«Сатанизм — это зло раздаётся везде и всегда, но они вообще знают, что это?
Эти подростки глупы, если думают, что в их деяниях есть прок, они просто оправдывают свою слабость сатаной, а сатаны-то нет: то, что они делают, — это дьяволопоклонничество, сектантство, что само по себе заблуждение, религия — ещё большее заблуждение.
А сатанисты-то ведь не верят в сатану, и ритуалы у них достаточно скромные по сравнению с тем, что описывают в газетах. Сатанизм — это как сходка по интересам, более близка к атеизму, нежели к религии. А баптисты, говорят, кока-колу в церкви пьют...»
На кладбище уже начинало темнеть. Юноша многообещающе посмотрел на девушку. Не замёрзнет ли она тут одна?
«Хочешь домой? Иди. Я переночую тут, могила лучше постели, быть может, приснится покойная Мари. Так что там у тебя, Мари? Суицид? Ха-ха».
Третья
Как заря гаснет, гаснут и силы: голова моя упала на колени, склизкие ступеньки, лестница повела, и я провалилась во мрак.
Долго ли, быстро ли — я не почувствовала: иногда время так затягивается, что тонешь в нём и не чувствуешь, сколько проходит — минуты, часы, дни, — складываешь руки на груди и ждёшь, пока небо очистится от туч и наконец наступит хоть что-то показывающее, что в жизни есть счастье.
Но счастью всегда не до тебя, оно слоняется по другим, словно ты перечёркнута крест-накрест, и единственный смысл во всём этом — ждать, пока всё кончится.
А к тебе оно является именно в тот момент, когда ты уже сломлена, ты поражена, что вот оно соизволило до тебя наконец-то снизойти, ты так долго мучилась, ждала, не спала ночами, а оно вот, явилось в тот момент, когда тебе стало ещё не всё равно, но ты злишься, злишься на него, бросаешь в него сапогом и говоришь:
«На тебе, проваливай, мне уже и так хорошо, мне и так не нужно», — потому что если примешь его, то непременно проблюёшься, подумав: и это счастье? Да мне такое счастье не сдалось, не хочу я его.
Везде есть побочные эффекты, с которыми нужно смириться: тебя начинает бесить твоё состояние, ты же ждала счастье готовое, а тут ещё надо учиться, делать всё заново, переосмысливать что-то.
Все мы держимся за зону комфорта, и чем она толще, тем ты сильнее защищаешь своих детёнышей от змеи: понимаешь же, что отступать некуда, что вот сейчас змея их сожрёт и тебе бы бежать, но нет, и чем сильнее играет в тебе инстинкт самосохранения, тем более жалкой ты выглядишь в глазах змеи: ты знаешь, что она пришла за ними, но не хочешь рискнуть, не хочешь спастись, и в конце концов ты погибаешь вместе со своими мышатами, зато счастливая, зато встретимся на том свете, верно?
Мышь-то умерла, ты живёшь и закрадывается сомнение в чертоги, искусно обходит все преграды: а что, если бы ты рискнула, и твоя жизнь изменилась? Что, если к тебе приходило истинное счастье? Что, если бы ты дала ему шанс?
Но ты строишь ловушку из цепей, в которой сама же застреваешь. Это было не счастье! Если сразу не нравится, то и не понравится — и, убаюканная этой мыслью, ты засыпаешь. А возвращаться в реальный мир всегда тяжело.
Ощупываю ногами дно, отворачиваю надломленный сук — и снова на скотч. Пока скотч держится, можно осмотреться. Куда это меня занесло? Что тут: комната, стены, хлам, вокруг темно. Выхожу в коридор — кружат светлячки, вижу два силуэта, мужской и женский.