Лекс, узнав о ее появлении в цитадели, истерически расхохотался и смеялся до тех пор, пока увесистый кулак архимага не прекратил неуместное веселье. Захлебнувшись смехом и кровью, Лекс изумленно воззрился на своего друга… нет, на своего нанимателя и самого могущественного и уж точно самого безумного и жестокого из магов Дранглика. И замолчал. И больше никогда даже не упоминал о «плоде». И больше никогда не забывался в присутствии брата короля, не вел себя с архимагом как с равным.
Он больше не разговаривал с Алдией.
Алдия впоследствии сожалел о своей резкости… самую малость, мимолетно, но все же сожалел. Он уже привык к тому, что на свете существует хотя бы один человек, помимо его брата, который не шарахается от него и способен поддерживать разговор не дрожащим и не срывающимся на подобострастное повизгивание голосом. Он скучал об их с Лексом беседах вечерами за графином вина, в кабинете архимага или в малой гостиной цитадели. Он частенько, забывшись, во время работы бросал какие-то реплики, ожидая, что помощник подхватит его мысль на полуфразе и закончит, как постоянно случалось раньше. Но Лекс работал молча — и после окончания эксперимента, преувеличенно сдержанно и почтительно поклонившись, мгновенно исчезал в полумраке второго этажа, где располагались его комнаты.
Алдия работал до изнеможения, до ряби в глазах, до звона в ушах — то в лаборатории, то в библиотеке, то в кабинете, покрывая бесчисленные страницы тетрадей четкими строчками — описаниями экспериментов, достигнутых результатов и прискорбных неудач; планами будущих серий опытов и гипотезами, требующими проверки. Только так, погружаясь в работу с головой и уставая до полубеспамятства, он мог надеяться на короткие периоды сна без сновидений — тяжелого и душного, как грязная шкура гигантского медведя-людоеда, и такого же беспросветно-черного. Сутки, двое, трое без сна. И пара часов в забытье. Не отдых — полусмерть. Отключение перегретого механизма за мгновение до взрыва.
Ну а потом кошмары обязательно приходили.
И с каждым днем, с каждым годом, с каждой серией экспериментов к ним добавлялись новые. Новые лица… или морды, оскаленные пасти, влажно поблескивающие зубы, налитые кровью белки глаз. Зрачки, круглые и вертикальные. Двойные и тройные. Черные и багровые.
И звуки…
Рычание, стоны. Крики. Шепоты. Слова стоны. Вой, скрежет, хруст.
И поверх всего этого — тихое детское хныканье.
Алдия почти год не видел ее — тот самый «плод», зачем-то оставленный в живых и препорученный заботам старой Петры и наблюдениям троих магов-недоучек. Он регулярно просматривал отчеты «с первого этажа», где, помимо девочки, обитали еще несколько странных существ, которые настолько отличались от всего, что живым или мертвым покидало лаборатории архимага, что сохранялось по большей части как некая диковина с тем, чтобы «смотреть на них и никогда больше так не делать». И вот в очередном отчете промелькнуло: «Шаналотта, день такой-то. Рост… вес… Активность… Применены следующие воздействия: …».
…Что?
Шаналотта?
Алдия скомкал лист в кулаке и с дробным топотом, почти не приглушаемым истершимися коврами на лестнице, помчался на первый этаж, в кабинетик, который делили трое незадачливых недоучившихся студентов, выполнявших самые простые и, чего уж греха таить, зачастую неприятные и даже обидные для всякого истинного мага поручения.
— Рэскин! — заорал архимаг, влетев в крошечную комнатку, заваленную книгами и свитками, и от души грохнув дверью о стену.
— В-ваша… — прохрипел упомянутый бедолага, поднимаясь с жесткого стула в углу. — С-светлость… — он втянул голову в плечи и сделал шаг вперед, но споткнулся о стопку книг и едва не растянулся под ногами у Алдии.
— Что — это — такое?! — архимаг швырнул трясущемуся Рэскину в лицо измятый лист с отчетом. — Что еще за Шаналотта, демона тебе в гипоталамус?!
— Т…Так это… — залепетал маг, захлопав глазами — похоже, он искренне не понимал, чем так недоволен герцог Алдия, и, почти теряя сознание от страха, подобрал слетевший на пол листок. — Д-девчонка. Эксперимент номер… — он судорожно вздохнул. — Восемь тысяч триста девяносто шесть — Д. Ваш и господина Лекса…
— Номер я и без тебя прекрасно помню! — загремел Алдия. — И сам объект — тоже! Но вот чего я не помню, — голос архимага угрожающе понизился, — так это того, чтобы хотя бы у одного из наших объектов было ИМЯ! — последнее слово будто бы взорвалось посреди комнаты сгустком темной магии, разбрызгивая по сторонам капли недоброй силы. Рэскин еще больше побледнел и покачнулся. Алдия угрожающе надвинулся на него, и тут…
— Хватит шуметь! — отчетливо произнес прямо в ухо архимагу недовольный старушечий голос. — Ребенка разбудите. А я ее и так еле-еле успокоила после эспркре… экскрементов ваших!
— Петра-а… — сдавленно прохрипел Рэскин, схватился за горло и как-то странно забулькал. Алдия брезгливо поморщился и сделал едва заметное движение левой кистью. Недоучка-маг, шумно выдохнув, обмяк и мешком свалился на пол.
— Фу, ну и пакость, — пробурчала Петра, загнутым носком старомодной туфли отодвигая с прохода ногу Рэскина и пробираясь на середину комнаты, чтобы оказаться лицом к лицу с архимагом. — Чего вы так орете, ваша светлость? Рэскин чуть не обделался со страху. Что они опять натворили, дурачки эти?
Алдия изумленно воззрился на свою бывшую служанку. Оказалось, что в королевстве Дранглик имеется еще один человек, не испытывающий ни малейшего трепета перед могущественным и ужасным архимагом. И этот человек — старуха, выглядящая на сто с лишним лет обычной человеческой жизни. Алдия мельком подумал, что на ее месте, возможно, тоже не боялся бы ни демонов, ни меча, ни темной магии — в таком возрасте люди со смертью уже на «ты». И еще раз внимательно оглядел старую женщину.
— Имя, — устало выдохнул он. — Петра, ты ведь лучше многих знаешь, что это значит — когда у нежити появляется имя.
— А, вот вы о чем, — Петра спокойно кивнула и бесстрашно посмотрела в лицо Алдии. — Да, знаю. Но Шаналотта — не нежить. Для нее имя — это просто имя.
— Не нежить… — пробормотал Алдия. — А что она такое?..
— Вы меня спрашиваете? — удивилась Петра.
— Нет, конечно. Забудь. Но все же… Я не давал распоряжений присваивать имена объектам экспериментов. Как вам вообще такое пришло в головы?
— Мы не давали ей имя, — строго сказала старуха и выпрямилась. На морщинистом коричневом лице пронзительно сверкнули молодые синие глаза. — Оно было у нее. Всегда. Даже до того, как вы создали ее, у нее уже было имя. Она рождена драконом. А драконы, как вам прекрасно известно, — последние слова Петра произнесла совершенно неподобающим в разговоре с герцогом снисходительно-ехидным тоном, — живут вне времени. А это, в свою очередь, означает… — она замолчала и выжидающе уставилась на архимага.
— Означает… Да, я понял тебя, — рассеянно пробормотал Алдия. — Спасибо, Петра. Да будет так. Позаботься об этом недоумке, будь добра, — он покосился на бесчувственного Рэскина. — А я пойду к себе, — он отвернулся, потирая лоб тыльной стороной ладони, словно пытаясь вспомнить что-то сквозь накатывающую волнами головную боль.
— Да осветит Пламя твой путь, — странным голосом произнесла старуха. Алдия молниеносно обернулся к ней — но успел заметить только мелькнувший край выцветших и застиранных алых одежд.
Так у «объекта номер восемь тысяч триста девяносто шесть — Д» появилось имя.
А потом этот «объект» прочно обосновался в жизни архимага, «зацепившись» именем за его сознание и память. Так бывает не только с людьми, но и с вещами: стоит только выделить из прочих, на первый взгляд совершенно одинаковых предметов — скажем, кружек — какую-либо одну, мысленно обозначив ее как-то вроде «та, с надколотой ручкой», и всё — у кружки появилось имя собственное, отличающее ее от других, и взгляд уже неосознанно выискивает эту надколотую ручку в ряду прочих на полке, где абсолютно таких же кружек может стоять полдюжины…