– Я! – откашлявшись, заявил он, – Я был там... И видел. Нет ни солнца, ни звёзд. Всё небо чёрное... И вокруг нет ничего, кроме этой черноты, хоть ножом её режь. Я лючок-то толкнул, а мне тьма в глаза. Весь город исчез!. Льда тоже нет. Весь холод вниз пошёл, как в погребе. А над землёй вытаяло... И с неба... сочится чёрная дрянь. Склизкая. Вот и всё, что нам осталось...
Мужчина умолк.
– Не слушай его. Ерунду мелет... – сказал Миша, и приобнял Катю за плечо. Сказал - но и сам не поверил, и никого не убедил.
Борис может и бредил, но точно не лгал. Терять-то ему уже было нечего. Поэтому он отдышался, надрывно откашлялся и говорил, говорил, говорил. О том, что видел, где бывал и что делал. Исповедовался в преддверии конца.
Он рассказывал о зверствах, царящих по всем станциям Арбатско-Покровской линии, о безумных культах и человеческих жертвоприношениях, коим якобы был свидетелем. А ещё – о надвигающемся потопе и пришествии демонов. Бориса лихорадило. Ребята зажгли лампу, уложили мужчину поудобнее и укрыли своими куртками. Катя дала ему воды и положила на лоб прохладный компресс. Мужчина утих, но не надолго.
Когда Катя и Миша наконец задремали, он вновь подал голос.
– Не вздумайте сожрать меня живьём, – прохрипел он ни с того ни с сего.
– Ч-что? – опешил Миша.
– Я говорю, не ешьте меня, пока не помру.
– Мы и не собирались, – возразила Катя.
Борис поднял на неё мутный взгляд, в котором читалось не то недоумение, не то разочарование.
– Да?.. Ну и зря. Я на вашем месте поступил бы именно так... Зачем терять столько... мяса? Да, чуть гнилое, но сойдёт... В наше время поедание себе подобных – это ведь... Ну вы не глупые, должны ж понимать... Это уже выбор не морального толка... Это норма... Залог выживания. Порубил, потушил, закатал в банки... Уже и не человечина, а почти что свинина... На Курской, говорят, этим делом тоже промышляли. Ну а почему бы и нет? Зачем умирать сразу всем, а?..
Мужчина затих, уткнувшись к стене. Миша угрюмо следил, как Катя обрабатывает больному рану, пытается получше его уложить. У неё же самой всё лицо было мокрым от слёз.
– Плохо дело, – прошептала она.
Но Борис отозвался:
– Брось, киса... Мне уже давно не было так хорошо. Так легко... и боли нет. Ничего не хочется. Ничего не мешает. Вот сейчас бы и умереть... Пока хуже не стало. Но, увы...
Девушка отдёрнула от него руки, и подалась назад, как от прокажённого. Она сжалась в комок, забилась в угол и тихо разрыдалась. Огромная тень за её стеной содрогалась в такт рыданиям. Миша безучастно слушал. Он понимал, что Борису нужно выговориться, хоть его слова сквозили безумием.
– Какой-то парень откусил мне палец несколько лет назад... Я просто спал в тоннеле, а он нашёл меня и принялся за дело... Ха! Я пристрелил его... Но не потому, что осуждаю. Просто боли не переношу, понимаете?.. Словами не передать - как противно. Что же до остального... Последние границы стёрла та чёртова буря. Да и не по-людски это как-то - в смысле, живьём... Ещё два пальца я себе сам оттяпал... Точно так же, как сейчас, в засаде сидел. Но тогда я паренька одного караулил из бывших подельников. Жрать было нечего. А у парня – полный рожок патронов. Я его измором брал. И в итоге пересидел. Выволок из убежища чуть тёпленьким. От голода он на ногах не стоял, гад.
– Что же он такое сделал? – осторожно спросил Миша.
– Ловил по тоннелям одиночек и сплавлял в Изолятор за консервы. А я его - той же дорогой проводил... Но, чтобы вы понимали - я тоже не святой... Одной цыпе ногу отрезал. Но она уже мёртвая была, так что всё честно. Хорошая была девчонка, правильная. Но вот свалила её какая-то холера. Пневмония или чёрт знает что. А мёртвому всё равно, я так считаю. Может, когда станет совсем хреново – вот тогда у всех войдёт в привычку грызть друг другу глотки из-за угла. А пока... Имейте совесть и какое-никакое уважение к живым. Ч-чёрт...
Борис закашлялся. Он хватал ртом воздух в перерывах между приступами, оттягивал ворот своей кофты, будто тот его душил. Казалось, сейчас всё и кончится. Дрожащей рукой он поманил парня к себе. Тихий голос прошелестел у Миши под ухом:
– Карты эти твои, Мишка… Насчёт них ты прав. Пригодятся. Вы и они. Вы. И они… А со мной дело ясное. Я не с вами и не с ними. Но на пару дней должно хватить... А потом мясо обычно протухать начинает...
Миша почувствовал нарастающее головокружение. Борис и без того уже источал целый букет одурманивающих запахов, среди которых гниение и крепкий пот были главенствующими. Пока он шептал, его прогнивший с редкими пеньками зубов рот исторг новую порцию невиданных доселе ароматов и - вкупе с голодом последних дней - это произвело на парня одурманивающий эффект. Миша привалился к стене. Он сжал руками зудящие виски. Стол с лампой качался перед его глазами. Стены комнаты вдруг разрослись до немыслимых размеров и нависли над ним, склоняясь всё ближе, давя всё сильнее. Сознание ускользало от Миши. Тихо простонав, он сполз по стене и отключился.