А репродуктор продолжает заливаться. В заключительной части диктор приводит статистику смертей и рождений, количество потерянных станций и приблизительные остатки продовольствия на складах.
Эти данные устарели ещё до того, как попали на Курскую.
«Сегодня не наш день, но умею прощать, и я прощаю.
Сегодня не наш день, а завтра будет наш, я обещаю...»
– Желаем вам приятного и безопасного пребывания, – сказал напоследок Фёдор и отключил передатчик, – По-моему неплохо получилось.
Егор осторожно выглянул за дверь:
– Хм, вроде тихо и не видать никого.
– Да уж, притихнешь после такого, – покачала головой Алевтина, – Вот увидите, утром на раздаче заголосят. А потом начнут доносы писать да двойной паёк.
– Теперь, получается, все станции сами по себе? – Егор перечитал предписание.
– Отчасти так. Никаких спонтанных передвижений. Только бартер и снабжение. Разумеется, нас с вами всё это не касается. И нормы для руководящих работников останутся прежними, – Фёдор помялся и снова принялся натирать свою блестящую лысину.
– Там так и написано?
– На самом деле нет, но вы же не думаете, что теперь начнётся полная уравниловка?
– А чего бы ей не начаться, Федя? – спросила Алевтина, – На складе шаром покати. Начальник поехал за пополнением, а его на это собрание затащили. Видимо учёт затеяли. Сейчас раскидают на все станции поровну. Как бы ещё отдавать не пришлось...
– Ты думаешь?
– К этому всё идёт, – Алевтина развела руками.
– Виктор! Ну хоть ты скажи, чего нам ждать-то теперь, – взмолился Фёдор, – Такие дела пошли — волосы дыбом встают!
– Ну, положим, твоим волосам, хе, это не грозит.
– Знаешь, совсем не подходящее время для шуток, – Фёдор обиженно пригладил остатки шевелюры, притаившиеся возле ушей, – Лучше скажите уже наконец, над чем вы работаете?
Вопросительный знак с тёмной кучерявой шевелюрой с хрустом распрямил спину и потёр покрасневшие глаза, а затем спрятал их за толстыми стёклами очков. Виктор Павлович обвёл взглядом коллег и воздел к небу узловатый указательный палец.
– Клетки, – внушительно изрёк он.
– Что — клетки? – не понял Егор.
– Они перестраиваются.
– У кого?
– В известной степени — у всех. Причём это не деление, а именно что видоизменение. Я сравнил образцы тканей того бедолаги с Бауманской с анализами опытной группы из Изолятора и клетками собственного тела. В первом случае мы имеем полностью переработанную материю. Её носитель определённо жив, но человеком его назвать... нельзя. В остальных случаях отмечены незначительные сдвиги. Наибольшие изменения заметны у тех, кто выбирался на поверхность.
– Нонсенс! – заявила Алевтина Михайловна. Она снова не давала покоя своим книгам.
– Мда, действительно, это ни на что не похоже, – покачал головой Фёдор.
– Похоже или нет, а отчёт для верхушки я всё-таки составлю.
– Это правильно, конечно. А где теперь тело подопытного?
– Да кто ж его знает. Отвезли на Первомайскую, наверное.
– И много ли там похоронено?
– Прилично. Но за Крылатским, в первом захоронении — гораздо больше.
– И вы полагаете, что все они после смерти... восстают?
– Не исключаю такого исхода. Но, конечно, сначала надо всё перепроверить, взять новые образцы, расконсервировать Первомайскую… И если всё подтвердится — усилить защиту и расширить директиву девять-девять.
– Куда уж шире? – хмыкнул Егор.
– Ооо, поверь мне, она ещё недостаточно устрашает, – Алевтина завелась, – Если этот лентяй не вернёт графин, я лично его упеку в Изолятор! А ну-ка!
Она растолкала коллег, сгрудившихся у микроскопа и увесисто прошагала к выходу. Лязгнула дверь. Фанерная стена затряслась мелкой дрожью. Затем платформу сотрясла бодрая поступь младшего научного работника. На миг всё стихло, но затем в кабинет обрушилась лавина — Алевтина прибежала на всех парах. Лицо побелело как мел. Несколько мгновений она хватала ртом воздух и трясла пустым графином, а потом вымолвила:
– Они. Все. Ушли!..