Над всем этим безмолвным ужасом реяла растяжка с надписью, растянутая над шоссе. Словно с издёвкой, в виде приговора всему сущему, полотно, чьи алые буквы горели на белоснежном покрывале небес, поздравляло москвичей с наступающим Новым годом.
Слава узнал эту улицу. В паре кварталах отсюда, сразу за исполинским снежным хребтом, выросшим поперёк шоссе, был его дом. И машина во дворе - возле люка, в который он спешно запрыгнул. Выходит, не так уж и далеко они дошли за неделю. Но, что самое печальное, дальше действительно идти было некуда - только в неизвестность, по лабиринту тоннелей. Но был ли в этом смысл? Не лучше ли просто...
Парень развернулся и побрёл назад через арку.
"Скоро и мы все..." - подумал Слава, бросив мельком взгляд на груду смёрзшихся тел в углу дворика, и ринулся обратно - в спасительную тьму тоннелей.
К остывающим трубам, к сырости и зловонию. К последнему шансу на выживание.
Сейчас он залезет в люк и закроет крышку как можно плотнее. Вернётся к остальным и скажет, что дороги до метро уже нет. И его машины нет. И магазинов нет.
Города нет.
Есть только подземелье и те, кто пять дней назад принял глупое решение укрыться там, среди отбросов, ими же порождённых.
"Скоро и мы..." - пульсировало в голове Славы, протискивающегося в люк. Громоздкая крышка, успевшая слегка примёрзнуть, с трудом вернулась на место, прервав поток мертвенно-белого света.
И тьма воцарилась вновь.
"Скоро и мы..."
Скоро. Но не сегодня - твёрдо решил он.
Глава 2. Странники в ночи
1 января 0 г.
Свежие поленья уютно потрескивали в камине, бросая на стены комнаты причудливые отблески. Пляшущее пламя выхватывало из темноты массивный книжный шкаф с фолиантами в кожаных переплётах, изящный столик из красного дерева с остатками недавнего ужина на небрежно съехавшей бархатной скатерти, несколько картин на стенах и старинное ружьё. По чёрному блестящему стволу - то тут, то там - пробегали маленькие озорные блики, вторя отражениям в зеркалах и двух пустых бутылках на полу.
В центре комнаты два разгорячённых тела, заключённые в объятия и дышащие в унисон. Их одеяние – полумрак и не самая искусная имитация медвежьей шкуры, но кому есть дело до таких мелочей, когда атмосфера, подогретая вином, сдобренная тихой музыкой из граммофона и обрамлённая терпким дымком двух сигарет, складывается в величественную картину, столь яркую, столь интригующую, что её уже никто и ничто не в силах не то что испортить – даже поколебать?
Каждый новый штрих, будь то опрокинутый на пол бокал с остатками тёмно-красной жидкости или лёгкие хлопья пепла на потёртом паркете, лишь усиливет эффект столь желаемой несовершенности, стремящейся нарушить все правила и каноны, низвергнуть идеалы и общепринятые нормы.
И потому парочка расположилась на полу, оставив нетронутой широкую тахту с тёмным парчовым покрывалом и мягкими подушками. Каждым своим жестом они разрушают рутину и закоснелые устои, упрочняют атмосферу разнузданной лёгкости.
Каждым вдохом они провозглашают манифест Свободы.
Затянувшись в последний раз, он отправляет сигарету в камин лёгким щелчком. Её сигарета уже давно стала частью ковра в то время как она сама, бесстыдно выгнувшись и разбросав повсюду копну иссиня-чёрных кудрей, лежит, сладко нежась под жаром огня, мысленно уносясь в неведомые миры.
Склонившись над её бархатным, покрытым испариной, телом, он не сводит глаз с манящих форм и выводит пальцами замысловатые узоры на коже.
Так проходит целая вечность, чудом вместившаяся в рамки неполного часа.
Внезапно на раскалённые угли что-то падает с протяжным шипением.
Она вздрагивает, приподняв голову.
- Что это?
- Цемент подтекает, не обращай внимания, - тихо отвечает мужчина.
Вдоль дымохода пробегают редкие струйки не до конца схватившегося раствора: камин был сложен не далее как утром. Или ночью, кто знает? Окна задёрнуты тяжёлыми непроницаемыми гардинами с золотыми кистями на толстых шнурах. Часов в комнате нет.
Ни часов, ни телефонов, ни схем, ни систем. Никаких дат, координат, важных и неважных дел, условий и условностей. Всё кануло в прошлое.
Он сделал всё, чтобы оградить этот уголок от каких-либо намёков на существование той - прежней - жизни, сжатой в тиски общественных долгов, трудовых распорядков, инфраструктур, подписок, расценок и новостных лент.
Всё – ради этого момента. Ради ощущения полёта и радости обладания самой замечательной женщиной. Из граммофона льётся нетленная «Strangers in The Night» Фрэнка Синатры и поколебленная на миг эйфория воцаряется вновь.