номию. – Стогов, тебе плохо? Я смотрел на Жасмин. Жасмин смотрела на меня. По радио кончилась песня и началась реклама. – Не надо делать из меня идиота. Ладно? – Ладно. – Два дня назад я встретил тебя ночью на Невском. Ты с приятелями ехала на джипе. Если я правильно понял, вы собирались меня подвезти. Помнишь? – Ну. – Тот из твоих приятелей, которому я тогда разбил лицо, – убит. Застрелен. Жасмин презрительно скривила губы и долила себе в стакан остатки водки. – Скажи чего-нибудь. – С чего ты взял, что это мои приятели? – Ты сидела с ними в машине? – Ты тоже в ней сидел. Всего через десять минут после меня. Она посмотрела на меня и не морщась выпила все, что было у нее в стакане. – Только не надо мне рассказывать… – Заметь, я вообще ничего тебе не рассказываю. И ни о чем тебя не спрашиваю. Сижу себе помалкиваю. – В смысле? – Стогов, тебе хочется испортить вечер? Мне – нет. Чего ты завелся? Лучше выпить чего-нибудь принеси… – Погоди… – Нет, не погожу. Не будь занудой. Сказано тебе: тащи сюда алкоголь. Я сходил в комнату и принес еще одну открытую бутылку. Она была последней. – Объясни, что ты делала в этом джипе? – Иди на хрен, понял? – Нет, не понял. – Какое именно слово тебе незнакомо? – Никакое! Ты можешь не выпендриваться? – Shit! Так хорошо сидели! Охота тебе влезать во все это дерьмо?.. Ну, сидела я в тот вечер дома. Вдруг звонок. Открываю – стоят, красавцы. Леша этот твой… Как его? Молчанов. И еще двое. Одевайся, говорят, поедешь с нами. Я не ты – по зубам давать не умею. Пришлось ехать. Ну, отвезли они меня куда-то за город. Спрашивали про какую-то бумагу. Зануды – хуже тебя… Ну а где-то часа в два ночи поехали за тобой. – А дальше? – Дальше сам знаешь… Минут сорок сидели в машине. Ждали, пока ты накачаешься пивом… Думаю, если бы ты не принялся демонстрировать ребятам бойцовские дарования, они просто покатали бы тебя в машине, порасспросили и отпустили. Обошлось бы без синяков. – А потом? – Когда тебя запихнули в машину, мне места уже не хватило. Меня оставили на Невском, а сами уехали. Я налил себе водки, добавил туда же «Спрайта» и отхлебнул. Коктейль получился так себе. То, что рассказала Жасмин, было интересно, но бесполезно. – Больше ничего не просили? Только бумагу? – Даже за коленки не трогали. Только бумагу. – И у меня… тоже… только бумагу. Я еще удивился: зачем им какая-то бумага? Они же тупорылые… Я допил коктейль, сходил в комнату и принес конверт с бумагами: – Вот эта бумага. Жасмин раскрыла конверт и вынула листки. Покрутила в руках мантру Кострюкова. Я пояснил: – Это мантра. Типа заклинание. Инструкция, как вводить во влагалище тибетским теткам сияющие бриллианты… – Круто. Зачем эта пердула нужна? В смысле, нужна тем, кто не хочет вдуть тибетским теткам? Ты понимаешь? – Понимаю. – Все-все-все понимаешь? – На самом деле я очень умный. Только тс-с… – Расскажешь? – Отчего не рассказать? – Только сперва выпьем? – Только сперва выпьем! Мы выпили, и я заговорил. Говорил я долго. Жасмин слушала не перебивая. Джи-лама… вырезанное сердце… востоковед Кострюков… этнографическая коллекция… эрго: востоковед расстрелян, куда делась привезенная им ценность, неизвестно. Потом Жасмин прикурила сигарету и сказала: – Короче, осталось узнать, что именно привез сюда из Тибета твой востоковедный дядька и куда он его дел. – Смотри-ка! Ты пьяная, но умная! – Выпьем еще? – На самом деле, что привез и куда дел, я тоже знаю. – Иди ты! – Я же говорю: я умный. И ты умный… ум… мная… Не выпить ли нам за это? – Ну и что же это за сокровище? – Главное на свете сокровище – длинноногие блондинки. – Не надо меня в себе разочаровывать. – Меня… В себе… Как ты сказала? А-а! Ну ладно, скажу. Вообще-то это бриллиант. Я узнал об этом только сегодня. Мне в больнице сказал подстреленный Молчанов. Скорее всего, крупный камень из награбленных Джи-ламой. Не поцеловаться ли нам? – С какой целью ты расстегиваешь мою рубашку? – Это не твоя. Это моя рубашка. – Где теперь находится камень, ты тоже знаешь? – Тоже. Знаю. – Но мне не скажешь? – Почему это не скажу? Скажу. – Где он? Я потянулся за водкой, рукой по дороге задел остатки «Спрайта», уронил и его и водку, начал вытирать лужу прямо ладонью, что-то говорил девушке, потом выпил… причем похоже, что выпил все-таки на брудершафт, потому что сразу после этого мы поцеловались… поцелуй был долгим… я чувствовал, как она дышит… она сказала: «Ух ты!»… и я целовал ее лицо, а она сжимала мои горящие щеки своими мягкими ладошками и что-то шептала… и у нее была восхитительная нежная кожа, а когда я целовал ее, то от нее пахло сигаретами и духами… наверное, ужасно дорогими… остановиться я уже не мог, а она говорила «Милый…» и задыхалась, и вся была моя, вся абсолютно. А потом была темнота. И только музыка еще долго что-то шептала в этой замечательной темноте.