Через несколько дней после увольнения Сабо два ученика случайно о нем разговорились. — А я давно уж знал, что он вылетит, — сказал Пуфи, поглаживая живот, совсем как старый мастер.
— Откуда? — удивился Балинт.
Пуфи заговорщически вскинул брови. — Знал, и все.
— Ну что, например?
— Еще с той вечеринки знал.
Балинт недоумевал.
— Что дашь, если скажу, как узнал?
Балинту стало муторно. — Чтоб ты лопнул! — пожелал он Пуфи. — Я не любопытный.
— Десяток «симфоний», идет?
Балинт молчал.
— Пять!
— Отстань.
— Скупердяй! — сказал Пуфи. — Ну, две, а?
Балинт встал с ящика, на котором покончил с обычным своим обедом — шкварками, и направился к станку. — Стой! — взмолился Пуфи. — Не веришь, что я знал?
— Не верю, — сказал Балинт, отчасти по убеждению, отчасти же из хитрости.
Пуфи утер вымазанную ветчинной костью физиономию. — Ну, так слушай! Помнишь, как на вечеринке дядя Пациус завел разговоры о коммуне?
Балинт кивнул.
— Наклонись поближе! — негромко сказал Пуфи. — На другой день старый Битнер позвал меня в контору и спросил, правда ли, что говорят о Сабо.
— А что говорят?
— Ну, что Сабо тогда сказал, будто и теперь наша судьба от Советов зависит!
— А что ты ему ответил?
— Да что ж мне было отвечать? — пожимая плечами, сказал Пуфи. — Кто-то тогда же намекнул Сабо, чтобы не разводил агитацию, потому что непременно старику накапают. Стану отрицать — меня же и вышвырнут, ведь и я там стоял со всеми, верно?
Балинт промолчал. Так, сразу, он и сам не знал, что сделал бы на месте Пуфи; отрицать все — значит, соврать, а сказать правду — выдать Сабо полиции, то есть стать шпиком, как ни крути. Можно, конечно, отказаться отвечать. Но это все равно, что подтвердить обвинение! А в довершение всего и собственного куска хлеба лишиться!
— За это его и уволили? — спросил он.
— Ну да.
— Откуда ты знаешь?
Пуфи кое-как выпростал из кармана еще один промасленный сверток с двумя большими кусками пирога с маком.
— Других-то причин нет, — пояснил он. — Работы хоть отбавляй, ведь на его место завтра же берут нового типа.
— А это откуда знаешь?
— Знаю, — сказал Пуфи, всеми тридцатью двумя зубами впиваясь в лакомый кусок. — Да ведь и нет у нас шлифовальщика-то!
— Я спрашиваю, откуда ты знаешь, — повторил Балинт.
Толстяк широко ухмыльнулся.
— Если старый Пуфи говорит, что знает, тут уж будь, как говорится, уверен, — заявил он. — А я, кстати, и не жалею, что мы освободились от этого типа с его вечным поносом. Никогда, бывало, и не ответит тебе толком, спросишь его, а он жмется, больше пяти слов ни за что не израсходует.
— Ты господина Битнера больше любишь, — сказал Балинт.
Пуфи не почуял насмешки.
— Этот все равно что из господ, — сказал он одобрительно. — Видел бы ты, как он завелся, когда о Сабо заговорил, а все же со мной беседовал ласково, будто отец родной. А ты, сынок, сказал мне, ты в политику не лезь, у тебя еще нос не дорос. Революция?.. Э, брат, ты знай членские взносы плати!
Балинт вдруг испугался.
— О дяде Пациусе он не выспрашивал?
— Две «симфонии», — сейчас же потребовал Пуфи.