За спором не заметили, что худенькая чтица давно уже исчезла с эстрады.
Как видно, был перерыв, во всяком случае, люди группами собирались между столиками, переговаривались, ходили по залу. За спиной Балинта, наблюдая за Кёверке, стоял смуглый, как цыган, черноволосый парень; однажды, забывшись, он положил руку Балинту на плечо. Их глаза встретились, смуглый парень посмотрел на Балинта прямо и пристально, потом улыбнулся ему. Балинт тотчас ответил улыбкой. — Смотри, не сболтни лишнего, — прошептал парень в самое ухо Балинту. — Шпик.
— Который? — так же шепотом спросил Балинт.
— Вот этот, толстошеий, что сейчас говорит.
— Кёверке?
— Не дай себя спровоцировать! — шепнул смуглый парень.
— Вы мне ответьте, большевичок вы этакий, — прохрипел Кёверке, уставясь на тщедушного паренька, большие оттопыренные уши которого так пылали от внутреннего и внешнего жара, что, казалось, не имели никакого отношения к вытянувшемуся между ними худому бледному лицу, — ответьте-ка, зачем это ваш русский посол, например, к Хорти на гарден-парти является! И с чего бы это послу, который представляет так называемую родину рабочих и крестьян, шампанское распивать в Будайской Крепости с графами, генералами да священниками, вот вы что мне скажите!
— Не вздумай отвечать ему! — опять услышал Балинт тихое предостережение и тут же почувствовал, как пола его пиджака чуть-чуть шелохнулась, словно в карман что-то сунули. — Дома почитаешь! — Смуглый парень не торопясь отошел от него. Балинт дотронулся до кармана, под рукой прошуршала бумага. Листовка? Газета? Он побледнел: а если сейчас в зал ворвется тот роковой ураган, начнут обыскивать и найдут? Или роковой ураган подхватит его, когда он выйдет за ворота? Балинт огляделся. «Тирольца» здесь не было, но, конечно, несколько агентов сидело в зале, присматривая за собранием. Если его зацепят вторично, то из мастерской он вылетит как пить дать.
И вдруг его обуяла бешеная злоба, вся кровь бросилась в голову. Из-за этого «чаепития» лишиться куска хлеба? Ради того, что он видел здесь?! — Пойдемте, дядя Йожи, пора! — сказал он громко.
Йожи поглядел на него своими унылыми, бесцветными глазами.
— Теперь уж пей до дна, коли притащил меня сюда! — сказал дядя Йожи как нельзя более уныло, что-у него было верным признаком самого распрекрасного настроения. Балинт, собравшийся было встать, опять опустился на стул, заскрипевший под гнетом его нерешительности.
— И еще вот что, — сказал Кёверке, очень медленно выговаривая каждое слово. — Вот объясните-ка мне, почему это, стоит в какую-нибудь профсоюзную организацию сунуть нос одному-двум коммунистам, как вскорости преобязательно появляется и полиция, как будто заказным письмом предупрежденная! Вот это объясните мне, товарищ в русской рубашечке, если можете!
— Послушайте, что вы хотите этим сказать? — спросил длинный Чёпи, внезапно темнея лицом.
— А то хочу сказать, — крутя толстой шеей, ответил ему Кёверке, — что большевички эти слишком хорошо знают улицу Зрини, вы меня понимаете, товарищ? И снутри знают и снаружи.
— Что верно, то верно, как же не знать, — дрожащим от возмущения голосом проговорил паренек в очках, — ведь это нас, а не вас, забивают там насмерть, вас-то сигарами потчуют. А что полиция является в те организации, куда мы входим, так тут ответ простой: потому что мы там с такими вот типами, вроде вас, встречаемся.
Балинт взглянул на Кёверке: он не сомневался, что тот сейчас взовьется. Но у толстяка лишь шея налилась кровью, лежавшая на столе ладонь несколько раз машинально закрылась, открылась, вновь закрылась. — С вами, большевичок, мне говорить не о чем, — проговорил он хрипло, — с полицейскими ищейками я не разговариваю. Но здесь ноги вашей больше не будет, голову даю на отсечение.
Паренек вскочил.
— Сами вы полицейская ищейка!
Оченаш успокаивающе тронул его руку. Чёпи, совсем потемнев, ладонью стукнул по столу. — Опомнитесь, товарищи, слушать же невозможно, как тут друг друга полицейскими ищейками обзывают. Чтобы два товарища, соратника так между собой разговаривали! Нутро выворачивается, право!
— Полицейская ищейка мне не товарищ! — сказал паренек в очках, дрожа всем телом.
У стола Кёверке двое встали. Оборачивались и от других столиков, кто-то вскочил, словно ужаленный. Разговоры вокруг стали смолкать, внезапно наступившая здесь тишина быстро распространилась по залу, головы одна за другой поворачивались к столу Балинта. Встал и товарищ Чёпи. — Если вы не прекратите, — сказал он, упираясь в стол двумя огромными кулачищами, — я выставлю отсюда вас обоих. Или замолчите сейчас же, или скатертью дорога.