Однако Сергей многого в тот вечер не понял. Гораздо позднее ему стала доступна условность используемых актерами выразительных средств, а тогда он просто удивлялся, почему в одной сцене лицо одного и того же актера было расписано красной краской, в другой — белой, в третьей — черной. Оказывается, в соответствии с конфуцианскими (религиозно-моральными) правилами красная краска — символ верности и мужества, черная — душевной прямоты, белая — подлости и коварства. Изумительными были пантомимы и система выразительных жестов, которые дополнялись заимствованными у европейцев сценками водевиля. В конце, когда дали занавес, один из работников штаба Фын Юйсяна зачитал сообщения о победах народно-революционных армий на юге страны и от имени маршала призвал всех присутствующих крепить мощь гоминьцзюня, надежного защитника китайской революции на севере.
Возвращаясь вечером после спектакля к себе, Сергей думал о предстоящем разговоре с Анненковым, о возможных уловках атамана. Хотя он не знал Денисова, почему-то был уверен: с начальником штаба удастся справиться сравнительно легко, властолюбивый атаман не мог держать рядом с собой одаренных людей, ему требовались хорошие посредственности, над которыми он мог возвышаться.
Беседа, состоявшаяся на следующий день с Денисовым, подтвердила эту мысль. С трудом выдавив из себя несколько английских фраз, Денисов заговорил по-русски, пояснив:
— Не силен я в английском, давайте лучше уж на нашем, русском, поговорим. Мне Черкашинин о вас все необходимое рассказал, так что таиться нечего.
— Идея британской вывески не мне принадлежит, Николай Александрович,— с определенной долей иронии ответил Сергей.
— Знаю. Это мое предложение. Откровенно говоря, поручик, вы настолько хорошо вошли в роль, что, если бы я не знал, кто вы в действительности, ни за что бы не подумал, что передо мной русский человек.
— Вы переоцениваете меня, ваше превосходительство,— мягко ответил Лихарин,
— Не скромничайте, Сергей Павлович. Борис Владимирович и я очень благодарны вам за интервью с Фын Юйсяном, ведь оно помогло нам понять этого человека. До сих пор мы о нем знали, как о стороннике красных. Ваши вопросы к маршалу и его ответы рассеяли наши сомнения.
— Мне, Николай Александрович, показалось непростительным не воспользоваться личиной корреспондента, чтобы разобраться в его отношении к нашему делу.
— Вы правильно сделали, Сергей Павлович.
Некоторое время оба молчали, затем Денисов начал расспрашивать Лихарина о его прошлом, о военном образовании.
— Скажите, поручик, вы кончали юнкерское училище?
— Нет, я попал в семнадцатом в Петергофскую школу прапорщиков, но большевистский переворот нарушил мои планы, учебу пришлось прервать.
— А дальше?
«Кажется, атамана,— решил про себя Сергей,— память все-таки подвела, он и прислал тебя для первоначального допроса, чтобы выяснить, где, при каких обстоятельствах мог меня видеть». И, внимательно посмотрев на собеседника, чтобы проверить, заметил ли он заминку, Сергей начал излагать историю своего двойника Яненко.
— Дальше, ваше превосходительство, обстояло так: в боях под Гатчиной примкнул к казакам Краснова, который пытался вернуть Керенскому власть, но большевики собрались с силами, и вы знаете, чем это кончилось. Я же получил тогда ранение, идти лечиться в переполненный солдатский госпиталь не хотелось и уступил настойчивым просьбам своего приятеля, поехал к нему в Зауралье.
— Почему не домой?
— Куда? К немцам в пасть? Мои родные не успели выехать из Вильно, отец болел. Подробности я узнал, конечно, позднее. Да. Полгода бездельничал, иногда от скуки давал уроки английского. В июне 18-го вступил в корпус генерала Ханжина и был у него до октября 19-го года, когда свалился в тифу. Очнулся в Петропавловске. Там и устроился. В декабре 20-го получил разрешение навестить родителей, которые перебрались в Смоленск. Выехал к ним в начале 21-го года и, к сожалению, в ишимской кампании участия не принял, хотя с полковником Кудрявцевым связь имел.
— Он был всего лишь подполковником.
— Разве? Нам этого не было известно.
— А где вы вступили в войска Ханжина?
— В Ишиме.
— И потом?
- Потом бои за Верхнеуральск, Екатеринбург, Уфу. Такой успех и...
— Мои коллеги по курсам Генерального штаба называли то время периодом обманутых надежд. Успех был колоссальный. До сих пор не могу понять, как Ханжин просмотрел маневр Фрунзе.
— Николай Александрович, простите меня за наивный вопрос, вы разве пришли к Борису Владимировичу позже?
— Да, осенью 19-го. С тех пор вместе.
— Николай Александрович, могу я задать вам еще один вопрос?
— Пожалуйста, поручик, пожалуйста.
— Когда я находился в Харбине, мне намекнули, что тогда в Синьцзяне Борис Владимирович попал в китайскую тюрьму не без согласия англичан. Сыны Альбиона коварны, можно ли серьезно рассчитывать сейчас хотя бы на их невмешательство?
— Вас не совсем точно информировали, Сергей Павлович. В феврале прошлого года я специально ездил в Пекин к английскому генеральному консулу Александеру. Предлог был прост — дайте визу на выезд в Канаду. Так он мне заявил: «Я против того, чтобы Анненков уезжал куда-либо. В настоящее время политическая обстановка складывается так, что такие люди, как Анненков, нужны здесь, на Дальнем Востоке». Отсюда вывод: англичане помогут нам и довольно серьезно. Что же касается Синьцзяна, то там дело было не в англичанах, а в подлом коварстве Дутова.
— Большое спасибо, Николай Александрович.
— Что вы, поручик, это мой долг ввести вас в курс дела. Да, еще одно. Борис Владимирович просил вас совершить с ним завтра утром верховую прогулку. Вы не против?
— Я просто польщен этим, ваше превосходительство. Не знаю даже, как выразить вам свою признательность.
— Тогда всего хорошего.
— До свидания, Николай Александрович.
Рано утром Сергея разбудил настойчивый стук в дверь. Когда он распахнул ее, перед ним стоял парень лет 22. Старая, но аккуратная черкеска шинельного сукна, ухарски сбитая на бок папаха, небольшой вьющийся чуб свидетельствовали, что это русский казак. Уточнив, с кем он имеет дело, казак отрекомендовался Александром Ярковым и, резко вскинув в приветствии руку, проговорил:
— Брат атаман приглашает вас на верховую прогулку.
Сергей попросил Яркова немного подождать и, одевшись, вышел. У крыльца дома его ждал гнедой белоногий скакун. Вспомнив былые тренировки, Сергей одним махом вскочил в седло и следом за Ярковым направился к назначенному атаманом месту. Ехали молча, раз только остановились, когда Ярков подтягивал подпругу. На месте их ждали двое, одетые в такие же, как у Яркова, черкески. Пришпорив своего коня, он подскакал к ним и, резко осадив, доложил: «Брат атаман, твой приказ выполнен». В ответ прозвучало: «Спасибо, брат».
«Что-то тут от театра,— подумал Сергей,— даже обращение друг к другу особое». Чуть позже он еще раз подумал о театральности поведения атамана.
Как опытный кавалерист, Анненков свободно, даже несколько небрежно, сидел в седле. Под атаманом горячился, круто изгибая шею, вороной красавец. На Анненкове тоже была черкеска, но первосортного сукна. Отливавшие золотом генеральские погоны напоминали присутствовавшим об огромной дистанции, отделявшей всех от атамана. «А китайскую форму он, видимо, еще не получил»,— решил Сергей, искоса поглядывая на Анненкова,
Беседа началась после того, как атаман взмахом руки приказал своим телохранителям немного отстать. Как и предполагал Сергей, Анненков вспомнил подробности встреч. Уже позднее, перепроверяя все по документам, Лихарин удивлялся, насколько точно излагал ему ход дела атаман. Да, этот человек был наделен поистине феноменальной памятью. Атаман дотошно расспрашивал Сергея, где и когда тот присутствовал на официальных приемах, сколько времени был в боях под Верхнеуральском, что решило исход этих боев. Подробный допрос длился довольно долго, и Лихарин почувствовал к концу разговора большую усталость. Видимо, устал и атаман. Анненков сначала картинно привстал на стременах, огляделся, затем припал к шее коня, по-казачьи гикнул и вороной стрелой помчал в степную даль. За ним устремились остальные участники прогулки. Бешеная скачка сняла утомление, и домой возвращались не торопясь, давая возможность коням остыть. У самого въезда в Пиндечуань Анненков, подводя итог расспросам, сказал: