— Непременно буду, поручик.
Хлопоты по организации ужина взяли на себя Довгаль и сблизившийся с ним Петр Зюк. Позднее, давая оценку пиршеству, Зюк говорил, что оно прошло «на ять». Как и полагается, было произнесено много различных тостов. Начальник штаба группы советников Иван Андреевич Корнеев, взявший на себя роль подполковника из каппелевского корпуса, очаровал всех виртуозностью игры на гитаре. Включился в общее веселье и Денисов, прочитав отрывок из стихотворения Минаева, после чего атаман вместе с Зюком предложили на память сфотографироваться. Фотограф сделал, по крайней мере, десяток снимков, и каждый раз Анненков был на них в окружении Зюка, Довгаля или Вихрова. К концу вечеринки у дома, где справляли проводы, возник шум, но выскочивший за двери Зюк быстро навел порядок. Позднее Лихарин узнал, что в дом пытался проникнуть один из посланцев анненковского полпреда Казакова. Ночью Довгаль вручил Сергею два письма, которые Зюк отобрал у этого гонца. В них говорилось о том, что общее наступление на Фын Юйсяна согласовано и задачей атамана должно стать удаление большевистских советников из армии маршала. Без них, указывал Казаков, Фын Юйсяну будет уготована судьба его единомышленника Го Сунлина.
— Что будем делать с письмами? — спросил Михаил.
— Немедленно покажи их Примакову, пусть ознакомит с ними Фын Юйсяна. Думаю, что маршал теперь отдаст приказ об аресте Анненкова и передаче его в наше распоряжение.
— Почему в наше?
- Чтобы умыть руки. Анненков, мол, виновен перед СССР, но пока сидел у меня смирно, я его не трогал, даже к себе на работу взял. Однако атаман задумал против меня пакости и начал осуществлять их, вот я его и выдаю большевикам.
— Теперь ясно.
В дальнейшем все шло так, как предполагал Сергей. Генерал Тан объявил Анненкову приказ маршала об аресте, и атамана вместе с Денисовым сопроводили в общежитие советских инструкторов. Арест потряс Анненкова. По свидетельству Зюка атаман несколько часов метался по отведенной ему комнате, а затем, грохнувшись в одежде и сапогах па постель, неподвижно лежал в одном положении всю ночь. Наутро он попросил дежурившего у двери комнаты Вихрова передать руководителям группы советских специалистов, что он, Анненков, намерен обратиться к правительству СССР с ходатайством и поэтому просит устроить встречу с Примаковым или с кем-либо из его помощников.
— Вы просили встречи, Борис Владимирович, я готов выслушать вас,— сказал Лихарин, входя в комнату, где находился атаман.
Анненков встретил Сергея тяжелым леденящим взглядом. Внешне он старался выглядеть спокойным, только подергивавший правую щеку нервный тик выдавал внутреннюю борьбу. Лицо осунулось, стало мертвенно-бледным, концы усов отвисли.
— Ловко проделано,— сквозь зубы процедил атаман и немного погодя добавил,— никогда бы не подумал, что вы — агент ГПУ.
— Слушаю вас,— спокойно повторил Сергей, равнодушно глядя на Анненкова.
— Я хочу обратиться к правительству Советской России с просьбой о помиловании. Понимаю, что люди наподобие меня не заслуживают снисхождения, но убедительно прошу дать возможность заработать его и поэтому хотел бы внести ряд предложений.
— Вот как! Быстро вы сориентировались. Ну что же, о просьбе я доложу по команде, бумагой вас снабдим, пишите. Еще что?
— Я прошу понять меня, я могу оказать органам ГПУ большую услугу, готов поведать о известных мне людях из европейских разведок.
Анненкова бил нервный озноб, говорил он быстро, но еле слышно. Сергею приходилось напрягать усилия, чтобы разобрать то, что бормотал атаман.
— Выпейте воды, Борис Владимирович, подождите меня, я сейчас вернусь.
Лихарин прошел в комнату Довгаля и, закурив, рассказал Михаилу о поведении атамана. Посоветовавшись решили, что стоит провести беседу с Анненковым теперь же.
— О ком вы хотели поведать? — спросил Сергей, вернувшись в комнату, где был атаман.
Все так же еле слышно, но уже более спокойно атаман рассказал: с того времени, как «вышел он из тюрьмы и перебрался в город Ланьжоу, его не оставляли в покое представители иностранных разведок. Первым явился мистер Дуда, который официально занимает пост директора почтового ведомства провинции Ганьсу, а в действительности руководит работой людей из «Секрет Интеллидженс сервис» на всем северо-западе Китая. Взаимопонимание с Дуда не получилось; еще были воспоминания о тюрьме в Урумчи, куда он, Анненков, попал не без согласия англичан. Через некоторое время на заимку, где располагался со своими людьми атаман, пожаловал Роберт Герц, директор соляных монополий северо-запада, представляющий здесь интересы французской разведки. Был у Анненкова в гостях и пастор Гуфнагель, глава протестантской церкви провинции Ганьсу, одновременно руководитель германской консульской миссии и филиала абвера. Все эти «гости» предлагали деньги и немалые, хотя бы только за то, чтобы использовать людей Анненкова в интересах разведки.
— Вы говорили, Анненков, об отсутствии взаимопонимания с деятелями английской разведки. А как складывались отношения с французами?
— Французы были самыми стойкими союзниками в нашей борьбе, они понесли немалые жертвы, отстаивая белое дело, и я не считал возможным ответить им так же, как англичанам.
— С кем из них у вас установилось взаимопонимание?
— Черкашинин навещал в Пекине жену французского посланника госпожу Флерио.
— Вы ее знали?
— Да, в прошлом. Я ведь кончил Одесский кадетский корпус. Она в то время жила у своего отца, известного врача Бардаха, занимавшего видное место в среде сионистов юга России.
— Дочь разделяла взгляды отца?
— Тогда да.
— Поясните, Анненков, как вы, монархист, дворянин, согласились быть орудием в руках, во-первых, сионистов, во-вторых, женщины?
Атаман весь передернулся, лицо у него стало землистым:
— Меня не касалось, кого выделит французское посольство для связи с моим посланцем. Что же касается вопроса о женщинах, то это разговор особый.
— Не совсем ясно.
— Нет, я не женоненавистник, каким меня считают кое-где,— по-прежнему едва слышно продолжал Анненков.— Просто уж так сложилась, что для меня, кадрового военного, присутствие женщин всегда означало, как для моряков на корабле, признак несчастья. Война, затем революция, я терял чаще солдат не из-за боя, а из-за женщин. Вот отчего я не терпел их в своем отряде.
— Еще один вопрос, Борис Владимирович, вы в числе первых поднялись против Советской власти, требуя восстановить монархию. Однако, когда власть в Сибири перешла к Колчаку, у вас с ним возникли определенные трения. Почему?
— Он пришел на готовое под охраной англичан, а это не могло импонировать. К тому же трения были не только у меня, а и у Семенова, Дутова, Волкова. Насколько мне известно, даже Деникин лишь номинально признал «верховного».
— Значит, дань патриотизму и в то же время общая линия. Понятно. Больше пока вопросов нет. Бумагу вам сейчас принесут.
Попав в руки чекистов, Анненков превосходно понял зыбкость своего положения. Он не забыл о том, что еще в начале 1918 года Омский Совдеп объявил его вне закона за борьбу против рабоче-крестьянской власти. В ходе гражданской войны преступления атамана и его присных намного превзошли те, которые заставили Омский Совет принять свое решение. Каждый советский человек вправе был воздать должное кровавым злодеяниям Анненкова. Тем больше оснований было у чекистов. Атаман, понимая это, лихорадочно стремился отвести от себя справедливую кару. Он, например, предложил создать из своих сподвижников отряд и использовать его в борьбе против врагов народного Китая, Затем атаман написал ряд писем с обращением к своим бывшим солдатам и другим белогвардейцам, призывая их прекратить борьбу против СССР.
Беседа Лихарина и Довгаля с Анненковым о его дальнейшей судьбе была недолгой.
— Мы обсудили ваши предложения, господин атаман,— сказал Лихарин,— видно, что вы более реально стали смотреть на жизнь. Однако кое-где имеются переоценки нашего отношения к вам. Я имею в виду предложение о создании отряда под вашим командованием из ваших людей для борьбы за дело китайской революции. Так вот. Решают это только представители Китая, а они, могу вам сказать, отклонили такую честь. О вашем возвращении в СССР. Кем вы собираетесь вернуться?