Положив письмо, Глазунов быстро оделся и, потушив дампу, вышел из комнаты, которую он облюбовал под свою квартиру в старом складском помещении, где до окончания строительства заставы временно размещался и личный состав. С одной стороны к комнате Глазунова примыкала канцелярия с отдельным входом, а с другой — ленкомната, отделенная от его квартиры тонкой дощатой стеной с забитой дверью. Дальше шла казарма и в конце ее кухня. Конюшня и склад размещались отдельно.
Оказавшись во дворе, Глазунов поежился: конец марта был холодный и ветреный. Местами еще лежал снег. Минуту он постоял у крыльца, прислушиваясь к ночным шорохам, затем, перепрыгивая через лужицы, подернутые тонким ледком, обошел помещение заставы, побывал на конюшне. Убедившись, что красноармейцы Рябинин и Чиченин несут службу бдительно, Глазунов направился в казарму. Светало. И он решил подождать наряд с границы.
В казарме все спокойно спали. Подняв руку, он остановил дежурного Тогаева, пытавшегося доложить ему, и, стараясь не шуметь, прошел к тумбочке, На ней стоял фонарь «летучая мышь», желтый свет которого не мог разогнать темноту. Скорее наощупь он сел на табурет у тумбочки и, прислонившись к стене, прикрыл глаза. Захотелось спать, как в детстве, когда после смерти матери ему (отец погиб - на германском фронте в первом же бою) с 12 лет пришлось идти батрачить.
Согревшись, Глазунов задремал. Сквозь сон слышал осторожные шаги, стук прикладов, шепот. «Возвратился наряд с границы»,— подумал Глазунов. Хотел открыть плаза, но не мог: беспокойная ночь взяла свое.
В ту же ночь, готовясь к бандитскому налету, у самой границы сосредоточилась возглавляемая Станиславом Бычинским крупная белокулацкая банда. После разгрома частей генерала Бакича бывший фельдшер царской армии Бычинский бежал в Китай и долго бродил по Синьцзяну, пока не осел на постоянное жительство в г. Шара-Сумэ и не занялся частной практикой.
В водовороте сумбурных военных лет Бычинский дослужился до военного врача и видел перед собой радужную перспективу легкой жизни. Но рабоче-крестьянская власть опрокинула его планы, и Станислав обозлился. Сначала он мечтал, как бы насолить Советам, а потом задумал создать банду. Выезжая в ближайшие населенные пункты, он изучал настроение русской эмиграции и подбирал себе единомышленников. Когда в Китай хлынули кулаки и баи, Бычинский решил, что условия для создания банды назрели.
Заручившись поддержкой властей и получив согласие на формирование банды от губернатора Алтайского округа Вэй Чженго, Бычинский стал искать близких связей с состоятельными русскими эмигрантами, надеясь получить от них материальную помощь. Не раз он встречался с Гмыркиным — владельцем двух заводов по кустарному производству кож и Ержеповым — в прошлом крупным баем, имеющим свой капитал в Китае. Они обещали помочь деньгами, и Бычинский уверился в успехе задуманного дела.
В один из дождливых осенних дней он был приглашен в имение Гмыркина. Беседа с Гмыркиным была долгой и носила деловой характер. Покидая имение утром другого дня, Бычинский был в хорошем настроении. Обещанная помощь оружием, лошадьми к продовольствием была реальной, и он надеялся получить ее.
О визите Бычинского в имение Гмыркина на другой день стало известно английскому разведчику Маклорку. Гмыркин подробно информировал его о встрече, а также о настроениях белой эмиграции и русского кулачества в округе. А вскоре в Шара-Сумэ, Колгутане и Чубар-Чилике появился английский миссионер Хунтер. Посещая эмигрантов под предлогом распространения религиозной литературы, Хунтер уверял их, что Англия обеспокоена судьбой русских беженцев, проявляет о них заботу и принимает меры к оказанию им помощи. После тайной встречи с Хунтером Бычинский понял, что иностранная буржуазия не теряет надежды на уничтожение Советской власти и окажет ему необходимую помощь.
Окружив себя верными людьми, Бычинский приступил к формированию банды. Активным помощником в этом стал его заместитель колчаковец Георгий Лебедев, мечтавший сам о лаврах «освободителя Родины». Однако Лебедев не имел еше поддержки и решил пока остаться в тени, предоставив Бычинскому возможность положить начало формированию.
Разъезжая по населенным пунктам, Бычинский и Лебедев распространяли среди белоэмигрантов и перебежчиков лживые слухи о недовольстве народа Советской властью. Разжигали их вражду к повой России. На кулацком сборище в Колгутане Бычинский выступил со своей программой.
— Господа! — говорил он.— Настало время вооруженного наступления на Катон-Карагайский район. Нашими активными действиями мы поднимем восстание не только в этом районе, а распространим его на весь Бухтарминский край. Народ, недовольный Советской властью, будет присоединяться к нам. Наше дело будет обеспечено.
В накуренной комнате оживились, загалдели.
— Правильно, чего мешкать,— прохрипел бородатый мужик.
Один из присутствующих робко возразил:
— Оружие-то у всех найдется, а вот коней маловато.
— Господа! Господа! — размахивая шапкой, загундосил очередной оратор. — Коней хватит. У кого нет, пойдут пешими. Перейдем границу, добудем каждому добрую конягу.
— Правильно! — поддержали его.
— Надо нам всем организоваться в отдельную армию,— опять захрипел бородатый,— уничтожить пограничников и идти вглубь на поддержку страдающему народу.
Предложение было принято. Банде решили дать громкое наименование «Алтайская армия», а выступать она должна была под бело-зеленым знаменем.
Когда к январю 1932 года Бычинским было собрано около трехсот головорезов, Гмыркин направил в банду в качестве военного консультанта бывшего полковника артиллерии отряда Бакича Константина Бухарина.
Надо сказать, что Бухарин постарался. Он разбил банду на сотни, пытаясь придать ей характер воинской части, создал руководящее ядро, так называемый штаб «Алтайской армии».
К середине марта формирование банды подходило к концу. В поселок Колгутан подвозился фураж и продовольствие. Кулаки пригоняли добровольно отданных ими лошадей. Укомплектовав две конные сотни и одну пешую, главари банды на своем знамени написали: «Долой коммуны! Да здравствует свободный труд и вольная торговля!».
В конце марта банда вышла из Колгутана в Чубар-Чилик, вплотную подошла к границе в непосредственной близости к Матвеевской заставе. И вот настал час.
— Вперед! — хриплым от волнения голосом негромко приказал Бычинский.
И его люди, преодолевая страх, двинулись в темноту, которая каждую минуту могла расколоться хлопками выстрелов и разрывами гранат.
От крика дневального: «Застава, в ружье!»,— треска винтовочной перестрелки во дворе, топота красноармейцев, разбиравших оружие и подсумки, Глазунов вскочил на ноги.
Он, еще не зная, в чем дело, но поняв, что случилось то, чего он не ожидал, громко скомандовал:
— За мной! — и стремительно шагнул к двери, но тут же отскочил в сторону.
На его глазах на двери появилось несколько пулевых пробоин. По частой винтовочной трескотне можно было определить, что на заставу напала крупная банда, и красноармейцы наружного поста ведут с ней бой.
«Путь во двор отрезан»,— подумал он.
— Занять оборону! — подал он новую команду.
Пограничники, встав у окон и дверей, открыли огонь по бандитам, засевшим во всех укрытых местах вокруг казармы.
— Вызвать Орловку! — приказал Глазунов дневальному Тогаеву.
Тот несколько секунд крутил ручку полевого телефона в надежде установить связь с соседней заставой. Но телефон молчал.
— Товарищ командир! С Орловкой связи нет!
— Оборвали провода, гады,— ни к кому не обращаясь, сказал Глазунов.