...В конце концов следы привели одну из саратовских поисковых групп к оврагу. Там, под снежным завалом, и откопали этого пешехода, мертвого... Младший лейтенант Курочкин следовал в командировку в один из военкоматов в далеком тылу, да вот неизвестно, как угодил в этот овраг. Кроме обычных документов на имя Курочкина у него оказался запас чистых бланков разных документов и... сто тысяч рублей.
С этим все было ясно: такие уже попадались. А другие? Где другие, выброшенные вместе с ним? Или его выбросили, одного? Ни взрывчатки, ни рации при нем не оказалось. Может быть, у него было другое задание? Какое? К кому он шел?
Я не спешил реагировать на повествование Кучевасова и Мельниченко, Слушал молча. Надо было поразмыслить, разобраться, проверить...
— С нами был выброшен еще один человек,— закончил Кучевасов.— Кто он, конечно, не знаем, но документы у него на имя младшего лейтенанта Курочкина...
Да, совершенно верно! Сообщение о Курочкине из Саратова мы уже имели.
Как обычно в подобных случаях, сейчас же началась запись сообщений парашютистов и розыск тех, кто вместе с ними, одним самолетом, или до них был заброшен врагом в наш тыл.
Эти сведения нас очень заинтересовали: надо было искать одних и готовиться «принимать» других диверсантов.
...Фашисты надеялись, что советские люди восстанут против власти. Ничего утешительного не могли бы сообщить на этот счет своему «шефу» оберсту Шмидтке и его агенты, даже решись они выполнять его задания. Они могли увидеть и сообщить ему, что уральцы не покладая рук трудятся, что заводы Уральска работают намного выше своих плановых расчетов, что многие, самые крупные и лучшие здания, даже некоторые школы превращены в госпитали, и население с огромной любовью заботится о своих защитниках. Могли бы сообщить и о том, что трудящиеся области по всем показателям выполняют государственные задания по производству и поставкам государству для нужд обороны хлеба, мяса, молока, масла, фуража. Сверх планов сдают государству в фонд Красной Армии эшелоны хлеба. Приютили они десятки тысяч эвакуированных женщин, детей, стариков, разместили их у себя. Обеспечили фуражом десятки эвакуированных совхозов и конезаводов. А ведь на полях-то работали одни женщины, старики да подростки: все способные носить оружие ушли на фронт. И еще могли бы они понаблюдать и сообщить оберсту, как в тридцатиградусный мороз, после каждого бурана, тысячи уральцев выходили на очистку аэродрома, чтобы самолеты могли бесперебойно нести свою боевую службу.
Вряд ли подобные разведданные доставили бы удовольствие оберсту и его командованию! Но было в Уральске и нечто другое, что, конечно, заинтересовало бы его, передай об этом Мельниченко.
Впрочем, Мельниченко передавал в разведцентр оберсту собранные в Уральске «разведывательные» сведения. Передавал старательно, регулярно...
Уже на следующий день в Уральск прибыл представитель НКВД СССР капитан Волынский. Он выслушал Кучевасова и Мельниченко, сопоставил их показания с данными, имевшимися в НКВД. Говорили они правду. И сведения зафронтовой разведки, и данные, сообщенные ранее попавшими в руки органов НКВД в разных местах парашютистами-агентами, совпадали с показаниями Кучевасова и Мельниченко.
И капитан Волынский, и занимавшийся этим делом лейтенант Кондаков, и я пришли к общему мнению: игра стоит свеч. Кучевасов и Мельниченко стали выполнять задания оберста Шмидтке. В эфир ушла первая радиограмма Мельниченко о том, что группа благополучно приземлилась в заданном районе, только Викулов разбился. Потом, захоронив Викулова, они добрались до Уральска, осели, сфабриковали себе документы из бланков, которыми снабдили, их в разведцентре.
Шмидтке сразу же откликнулся на радиосигнал. Но он, разумеется, не был простаком. Ничего нового его лаконичные радиограммы не давали. Он не задавал вопросов, не давал никаких новых заданий и наставлений, он просто держался в пределах того, что уже было известно Кучевасову и Мельниченко, требовал выполнения задания.
В городе были военнослужащие — Мельниченко исправно отстукивал об этом оберсту. Над городом прогудели бомбардировщики — опять пошла радиограмма в разведцентр.
Одним словом, Мельниченко отстукивал оберсту каждый раз именно то, что в данный момент было выгодно для тех, кто насмерть стоял на волжском берегу, сдерживая натиск врага, пока наше Верховное Главнокомандование готовило западню для рвущихся к Волге захватчиков.
Видимо, фашистам эти «данные» казались убедительными. Эшелоны-то шли, самолеты летали, гарнизон в Уральске был! Наконец, оберст Шмидтке начал действовать смелее. Он задал несколько вопросов. Из них, правда, только предположительно, можно было сделать вывод, что Шмидтке, возможно, кое-что знает о районе Уральска, выходящее за пределы «информации», представленных ему Кучевасовым и Мельниченко. Он требовал уточнить известные ему данные. «Уточнение» требовало от нас осторожности: это могло быть проверкой Кучевасова и Мельниченко, могло стать ловушкой для нас. А нам надо было не только водить за нос оберста, но и соблазнить его «возможностями» высадок здесь новых агентов.
Из этого затруднения нам удалось выйти.
Тогда последовало такое, что Волынский, Кондаков и я крепко задумались. Оберст поставил ряд вопросов, из которых явствовало, что он располагает данными, которые успел разведать и радировать «юнкерс», и теперь требуется «освежить» их или, что еще хуже, в районе Уральска орудует еще кто-то из его агентов, и Шмидтке перепроверяет его, а может быть, наоборот, проверяет Кучевасова и Мельниченко.
Как быть? Посоветовались с Москвой. Решение было найдено. Оберсту дали «сведения».
Его «разведчики» Кучевасов и Мельниченко, превратившиеся в наших контрразведчиков, продолжали действовать. И небезуспешно: дезинформация противника способствовала победе наших войск в битве на Волге.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОДВИГА
Н. ЕГОРОВ
КОГДА БАМБУК ЦВЕТЕТ[34]
Самые нетерпеливые пассажиры начали соскакивать на перрон, не дожидаясь остановки поезда. И только худощавый китаец не спешил покинуть вагон. Он стоял у окна, чужие радостные лица не интересовали его, зато мужчина, стоявший с озабоченным видом, привлек его внимание, и он рассмотрел его очень тщательно. Такого же пристального осмотра китаец удостоил еще одного человека. Видимо, наблюдение успокоило его, и он с явным облегчением вздохнул.
Китайца, как видно, никто не встречал, и он ждал, когда схлынет толпа, станет свободнее. Но вот и он закинул на плечо свой тощий мешок и направился к распахнутой настежь двери вагона.
В густой толпе прибывших и встречающих он почти ничем не выделялся. На нем был потрепанный, в нескольких местах заштопанный с мужской старательностью ватник, черные, протертые в коленях штаны, грубые порыжевшие ботинки, замызганная шапчонка. Все это было обыденным в начале второго послевоенного года, когда страна залечивала раны после страшной четырехлетней войны, и народ еще не имел возможности одеваться по вкусу.
Лицо китайца было невозмутимо, только изредка подергивающееся левое веко свидетельствовало о внутреннем напряжении. Выдавала его настороженность и то, что он несколько раз словно невзначай оглядывался назад. Но в привокзальной сутолоке никому не было дела до одинокого незнакомца. Толпа подхватила его и вынесла через узкие ворота города на привокзальную площадь. Здесь он остановился в раздумье, соображая, куда пойти.
Наш незнакомец отошел в сторону, не спеша достал из кармана штанов кисет, клочок газеты, ловко свернул цигарку, прикурил у проходившего мимо и, затягиваясь едким дымом, стал осматриваться. Сквозь уже поредевшую толпу он, наконец, увидел в дальнем конце площади привокзальный базарчик.
Докурив самокрутку, китаец направился через площадь в тот ее конец, где под деревьями несколько человек предлагали свой нехитрый товар: картофельные лепешки, сушеные яблоки, семечки. Там же стоял и торговец нитками-иголками. Приезжий не сразу подошел к лотошнику. Вначале он поторговался с крикливой бабкой за полстакана семечек, потом повертел в руках и даже посмотрел на свет полинялую солдатскую гимнастерку, что предлагал подвыпивший веселый инвалид с костылями. Убедившись наконец, что никто на него не обращает внимания, приезжий направился к лотошнику и вдруг остановился. На лице его отразилось недоумение, удивление. Он даже поморгал, словно не веря своим глазам. Наконец, подошел и поздоровался по-китайски.