Минуты складывались в часы. К кинотеатру, музею подходили люди. Брали билеты, разговаривали друг с другом, смеялись, уходили. Ничего подозрительного. Не привлек внимания Ивана Григорьевича и мужчина, неторопливой походкой отдыхающего человека шагавший от кинотеатра к музею. В светлой одежде, с газетой в руке. «Кореец или китаец»,— подумал Иван Григорьевич, прикрываясь книгой.
Мужчина остановил шедших навстречу парней, что-то спросил. Высокий, без головного убора, юноша поднял левую руку. До Кузнецова долетели слова: «...часов пять минут». Мужчина, пропустив парней, достал из кармана голубоватую бумажку, повертел ее в руках. «Билет в кино,— догадался Иван Григорьевич.— Спросил время, а до начала сеанса еще почти полчаса».
Майское солнце изрядно припекало. Мужчина огляделся и прошел к скамейке, что стояла справа от входа в музей, сел, закурил. Положив рядом с собой пачку с папиросами и спички, он развернул «Казахстанскую правду» и не спеша начал читать. На соседних скамейках сидели пожилой мужчина тоже с газетой и нетерпеливо оглядывающийся парень.
Чжан Цзян появился неожиданно. Заметив сидящих на скамейках около музея, он замедлил было шаг, но вдруг оглянулся, заторопился, повернул влево к выходу на улицу Гоголя и пропал из виду. По-разному отреагировали на появление Чжан Цзяна сидевшие на скамейках: парень равнодушно скользнул взглядом, любитель кино даже не оторвался от газеты, а пожилой мужчина пристально смотрел в спину удалявшегося Чжан Цзяна.
«Что же спугнуло Чжан Цзяна?» — подумал Кузнецов. В эту минуту на аллее появились спешащие парень и девушка. Они озабоченно кого-то высматривали. «Не их ли испугался вице-консул?» — предположил Кузнецов, машинально следя за троицей у музея.
Любитель кино встал, сладко потянулся, сунул папиросы и спички в карман и зашагал к кинотеатру, где раздался звонок о начале сеанса. Парень, безнадежно опустив голову, пошел в музей. Пожилой мужчина, проводив обоих взглядом, направился к выходу на улицу Гоголя следом за вице-консулом.
Подумав, Иван Григорьевич пошел за ним. Но не успел пройти и десяти метров, как вновь встретил пожилого мужчину, но уже с девочкой, видно внучкой, на руках. Оба они весело смеялись, а сбоку семенила молодая женщина и с улыбкой смотрела на них. Кузнецов глубоко вздохнул и, разочарованно подумав: «Опять осечка»,— направился разыскивать Мустафина...
Так продолжалось три недели. Господин вице-консул то бродил по городу, ни с кем не встречаясь, то на несколько дней не показывал даже носа на улицу.
— А может, он физзарядкой занимается? Или к чемпионскому забегу тренируется? — мрачно пошутил Мустафии.— Петляет по городу, словно заяц.
— Вернее, как матерый лис,— заметил Сухомлинов.
— Ну, да ладно. Нам не удалось установить, встретился он, с кем хотел, или нет. Ясно одно: перед нами опытный и осторожный разведчик. Это первое. Второе. Поведение господина вице-консула подтверждает вывод центра об активизации гоминдановской разведки. Значит, и мы должны усилить работу. Кстати, обратите-ка внимание на повара консульства.
Позднее уже в своем кабинете Кузнецов и Мустафин долго сидели молча. Наконец, Аскар спросил:
— Ну, что вырисовывается на горизонте, мудрейший из мудрейших?
— Два вопроса, — отозвался Кузнецов.
— Какие же?
— Что интересует гоминдановскую разведку? Кто может нам помочь?
— Пожалуй, легче сказать, что этих господ не интересует.
— Да-а. Это усложняет дело, — заметил Иван Григорьевич. — Если знать, что их интересует, то возле предполагаемого объекта легче бы обнаружить любопытствующего. Ведь мухи и осы летят на мед.
— Ну, положим, мух привлекает и помойка...
Иван Григорьевич, не обращая внимания на замечание Мустафина, продолжил:
— Воинские части, предприятия, железная дорога...
— Трудности, недостатки,— подсказал Аскар Мустафин.
— ... в первую очередь со снабжением. Ведь последствия войны еще сказываются,— развил мысль Кузнецов.
— И это верно.
* * *
Го Динфу был испуган. Когда на колхозном рынке эта сводня Соня с двусмысленной усмешкой сказала, что его разыскивает старый приятель, Го Динфу тоже улыбнулся и негромко ответил: «Для приятеля мой дом всегда открыт. По воскресеньям я бываю дома». И это была сущая правда. Жена от Го Динфу ушла, и в выходные дни ему как холостяку приходилось заниматься стиркой и уборкой.
...Утром Го собирался стирать рубашки, когда за его спиной скрипнула открываемая дверь. Думая, что заглянул сосед, Го не поднял головы от корыта. И вдруг услышал резкий голос:
— Плохо же ты гостей встречаешь, Го Динфу!
Го повернулся и остолбенел. Если бы он знал заранее, о каком приятеле толковала Соня, то наверняка смотался куда-нибудь, хотя бы к этому шулеру Чу Лантину. «Впрочем,— подумал он,— от этого дьявола вряд ли скроешься. Вот если бы уехать в другой город. Но теперь это не удастся. А как было спокойно до сих пор. И вот на тебе!» Вошедший же нагло ухмыльнулся:
— Что, опять не узнаешь старого друга?
— Кин...
— Что ты, старина! Я ведь китаец и имя у меня китайское,— вошедший бесцеремонно, в упор разглядывал Го Динфу.— Неужели надо напоминать нашу старую дружбу и... службу?
— Что ты. Да я... Да у меня... — залепетал Го.
— Ну вот и хорошо. А Кина... забудь. Его больше нет...
Легко сказать «нет», когда вот он, сам Кин Нагатакэ с его бульдожьей хваткой. Выходит, зря он надеялся, что встреча в феврале на станции была случайной и последней.
— У тебя смолоду язык был чуть длиннее нужного,— продолжал вошедший.— И если он таким остался, то я могу при случае вспомнить о твоих похождениях с Музаи-саном в Хумахе и Хейхе. Придется тогда и рассказать, как в результате этих «невинных» прогулок ушли из жизни содержатель харчевни и извозчик, единственным достоянием которого был полуслепой мул...
Го Динфу задрожал. Ему бы не помнить арестованных в Хумахе по его доносу сельского трактирщика по подозрению в связи с партизанами и того извозчика. А «старый приятель» Кин Нагатакэ внимательно изучал комнату.
— Один живешь? — поморщился.— Грязнее, чем в свинарнике.
— Да вот жениться думаю,— нервно хихикнул Го.
— А ты не забыл пословицу: «Длинный язык жены — лестница, по которой в дом приходит несчастье?»
— Нет, конечно. Однако плохо в доме без женщины...
— Не разводи грязь, убирай почаще. А если уже здорово допечет, обратись к Соне. По старой памяти поможет.
— Да ведь...
— Ну хватит,— грубо оборвал Кин.— Теперь о деле. К тебе много народу ходит?
— Нет. Иногда соседи заглядывают поговорить о том, о сем.
— Хорошо! Я сегодня у тебя заночую. В городе мне остановиться негде... А вообще-то думаю я перебираться в Алма-Ату. Здесь и работу можно найти, и... нашего брата много.
От этих слов Го опять стало не по себе.
— На первое время не откажешь в квартире?
— Э-э-э... рад буду.
— Вот и ладно. А сейчас мне немедленно нужно белую рубашку и светлые брюки.
— Есть, есть! — заторопился Го.
— Давай. А в доме прибери...
Гость ушел, а Го Динфу задумался. Ему почему-то припомнилось, как однажды, еще там, Кин хвастался, что у него мать чистокровная маньчжурка, а семья богатая. «Ишь, маньчжурский мандарин,— зло усмехнулся Го.— Опять командовать пришел. Прищемить бы тебе хвост...» Но напоминание гостя о длинном языке и о Хейхе все еще звучало в ушах. Го испуганно оглянулся, сел к столу, уронил голову на руки. Долго сидел он так, не шевелясь, потом глухо пробормотал:
— А-а-а. Все равно! Не будет же он себя выдавать... Не выдаст и меня,— и принялся за работу.
Смахивая с подоконника всякий хлам, скопившийся за много дней, Го Динфу наткнулся на китайскую трубку с металлической чашечкой. Он хотел сунуть ее в ящик, но задумался. Потом усмехнулся неожиданной мысли, тщательно отскоблил с трубки нагар, до блеска начистил металлические части и, завернув ее в чистую тряпку, положил в ящик стола.