— А какой он из себя?
— Да, как сказать? Росту среднего. Лет может 25. Одет в черный костюм. На голове черная фуражка. Лицо... Да, собственно, и не успела разглядеть его. Вот как бы он про пушки не спросил, я бы и писать не стала.
Иван Григорьевич тепло поблагодарил осмотрщицу, хотя и был разочарован ее нехитрым рассказом.
Второй случай был еще обиднее. По свидетельству трех пожилых женщин неизвестный мужчина, как будто кореец лет 28-30, спрашивал в Тастаке про воинскую часть под предлогом, что у него заняли деньги два солдата. Выяснить, что это был за мужчина, не удалось, так как он успел уехать на трамвае.
Кузнецов знал, что никаких воинских подразделений в Тастаке не было, поэтому разыскал старушек и побеседовал с ними. Но ничего нового не узнал. На вопрос, почему женщины решили, что обращался к ним кореец, они охотно пояснили, что китайцы говорят, вроде как мяукают, а этот твердо так слова, выговаривал. Да и кожа у него светлее...
И вот шагает Иван Григорьевич по Кавалерийской. Обычная городская окраинная улица. Утопающие в садах дома. Узкие калитки. Свирепые тощие псы, лязгающие цепями. Внимательно настороженные хозяева показывают ему печи, дровяники, места, куда высыпается зола. Беглый осмотр электропроводки, примусов, керосинок, сараев.
В двух домах, несмотря на заискивание хозяев, пришлось составить акты. В одном — на неисправность электропроводки, в другом — на неправильное хранение керосина.
В доме Ван Шенгуна Кузнецова встретила русская женщина. Узнав о цели визита, она пригласила его зайти.
— Шура, тут к нам пожарник.
Китаец, сидевший за столом, отложил в сторону газету, поднялся.
— Хорошо. Я сам все покажу.
Иван Григорьевич осмотрел печь, сарай с углем и саксаулом, спросил, где хранится керосин. Слазил на чердак проверить разделку печных труб. После осмотра Кузнецов в сопровождении хозяина вернулся в комнату, чтобы сделать записи. Присев к столу, он с удовольствием вытянул гудящие ноги и, отодвинув газету, раскрыл тетрадь. День был жаркий, во рту пересохло. Иван Григорьевич попросил воды.
— Маша! Налей-ка товарищу чаю.
Кузнецов запротестовал, но хозяйка уже поставила перед мужчинами пиалы и разлила желто-зеленоватый напиток.
— Зеленый чай,— пояснил хозяин.— В жару после него пить меньше хочется.
Отказываться было поздно, и Кузнецов взял в руки пиалу. Кивнув на газету, он с любопытством спросил:
— Что новенького?
— Похоже, скоро в Маньчжурии большое наступление будет,— ответил Ван Шенгун.
Кузнецов не понял, на чьей стороне симпатии хозяина и ответил неопределенно:
— Нелегко это будет сделать теперь.
— Кто же говорит, что легко,— согласился Ван Шенгун.— Ведь чанкайшисты заняли всю индустриальную часть Маньчжурии и вытеснили наших в сельскохозяйственные или горно-лесистые районы севера и северо-востока. Да только времена теперь не те, что в 1932 году.
— А причем здесь 1932 год? — с интересом и некоторым недоумением спросил Иван Григорьевич.
Ван Шенгун задумался.
— Тут, видите ли, вот дело какое. В 1931 году японская Квантунская армия оккупировала Маньчжурию. Я тогда был бедным крестьянином и копался на своем огороде в деревне близ Чанчуни. Этот город японцы объявили столицей империи Маньчжоу-го и посадили в нем на престол императора Пуи — своего послушного ставленника. В то время все это меня мало касалось. Но были люди, которые говорили, что японцы — грабители и их вместе с Пуи надо выгнать.
Появился такой агитатор и в нашей деревне. Японцы пронюхали о нем и прислали из Чанчуни полицейский отряд с дюжиной своих советников. Жителей деревни собрали возле дома деревенского старосты. А тут еще оказалось, что накануне ночью на поселок японских колонистов по соседству с нашей деревней кто-то совершил нападение.
Японский советник через переводчика предложил выдать, как он сказал, «красных дьяволов» и смутьянов. В противном случае грозил сурово наказать всех поголовно. Крестьяне молчали. Тогда всех нас заперли в двух фанзах. Мужчин затолкали в одну, женщин с детьми в другую.
Наутро, не добившись ответа, японцы отобрали десять человек. Среди них были мой отец и старший брат. Всех их расстреляли на наших глазах.
Весь день мы стояли под палящим солнцем и смотрели на убитых. А на ночь нас опять загнали в фанзу. Кто-то сказал, что если мы не убежим, нас всех убьют. Нашли мы несколько палок, стали делать подкоп под стену. На наше счастье, земля была сырая и сделать лаз оказалось нетрудно. Несколько стариков отказались уходить. Пришлось связать их, заткнуть рты. Впрочем, это никого не спасло. Наутро всех оставшихся казнили.
Мы хотели укрыться в посевах гаоляна и ждать ухода карателей, но партизанский агитатор посоветовал немедленно уходить. Он оказался прав. Утром посевы подожгли. Я ш еще четверо пошли на восток в горы. Так я попал к партизанам. Скоро стал участвовать в засадах и боях. Японцы называли партизан хунхузами-бандитами и вели против них истребительную войну. Наш отряд несколько раз вырывался из окружения, уходил на восток. Наконец, нас прижали к советской границе. Мы дрались с японцами почти сутки, но вырваться так и не сумели. Ночью оставшиеся в живых переплыли через речку на советскую сторону. В этом бою я был ранен в ногу и в грудь навылет. Потерял сознание и как меня переправили, не знаю.
Советские врачи долго лечили меня, а когда я выздоровел, то попал в Казахстан. Я рассчитывал, что отсюда с помощью китайского консульства смогу вернуться в Китай, чтобы драться с японцами. Выдавал себя даже за солдата гоминдановской армии. Но в консульстве не очень-то торопились. Посоветовали подыскивать работу, жилье. Сослались на то, что Советское правительство заключило с Японией соглашение и поэтому не разрешает пока китайцам выезжать на родину. Не знаю, было ли такое соглашение, но консульские работники относились к таким, как я и советским китайцам, настороженно.
— Это почему же? — поинтересовался Кузнецов.
— Боялись нас. А может, презирали, как земляных червей.
Увидев в глазах Кузнецова недоумение, Ван Шенгун печально улыбнулся.
— Вам, советским, это странно. А ведь в гоминдановском консульстве на нас и сейчас смотрят так же. Вчера пришлось вот мне слышать, что тетушка Лю про вице-консула Чжан Цзяна рассказывала.
Кузнецов внутренне насторожился и опустил глаза на свою тетрадь. Ван Шенгун продолжал:
— Убирала она кабинет вице-консула и вымела из-под стола листок бумаги, вроде письма. Только письмо это валялось где-то в грязи: буквы наполовину расплылись. Так Чжан Цзян, как увидел этот листок, даже позеленел весь и закричал на тетушку Лю, что она глупая женщина, важные документы выметает.
Ну, тетушка Лю, конечно, обиделась и ответила, что это, мол, к ее башмаку бумажка прилипла, вот она ее и вымела. После этого Чжан Цзян вроде бы успокоился. Повертел бумажку в руках, посмотрел на нее со всех сторон и бросил на пол. Сказал, что у него такой бумажки и в самом деле не было, и, наверно, тетушка Лю притащила ее в дом своими башмаками.
— Может, и в самом деле так получилось? — спросил Кузнецов.
— Ну, тетушка Лю не такая неряха. А потом — как может бумажка прилипнуть к башмаку в сухую погоду?
— Ну, чего не случается,— как можно равнодушнее сказал Кузнецов. Посмотрев на часы, он спохватился.— Ох, засиделся я у вас. А ведь мне работать надо.
— Ничего, работа не волк, никуда не убежит,— заметил Ван Шенгун.— Да вы заходите как-нибудь. Просто так, поговорить.
— Работы много. Так что скоро вряд ли смогу зайти,— нерешительно ответил Кузнецов.
...Несколько дней потратил Кузнецов на отведенный ему щедрым брандмейстером участок. О всем замеченном он подробно доложил, и расстались они с пожарником друзьями. Итоги обхода участка, обсуждали также у Сухомлинова.