Ван Шенгун некоторое время молчал, потом снова вернулся к вице-консулу.
— Может, какую-нибудь пакость затевают? Ведь от таких, как Чжан Цзян, всего можно ожидать. Не случайно он препятствовал выезду китайцев на родину в трудные годы. Да и сейчас неспроста вынюхивает настроение китайцев, их отношение к гражданской войне. Через Лю Пеина, Чу Лантина распространяет панические и провокационные слухи. Говорит, что скоро коммунистов Китая сотрут в порошок... Кое-кто верит в это, поддакивает Чжан Цзяну. Особенно усердствует Лю Пеин, служивший у японцев.
— Не расстраивайтесь. Правда все равно восторжествует, — успокоил Иван Григорьевич разволновавшегося Ван Шенгуна.
Вечером Кузнецов доложил Мустафину о разговоре с Ван Шенгуном. Тот походил по кабинету, обдумывая слова Вана. Затем спросил:
— Вану можно верить?
— Чекисты Дальнего Востока подтвердили, что в 1932 году после жестокого боя через пограничную реку на советскую территорию перешли остатки отряда Вана. По имеющимся у них данным, Ван Шенгун храбро сражался с японскими оккупантами. Проверял я его и здесь. Отзывы о нем положительные. К Советской власти настроен лояльно, работает добросовестно.
Аскар Габбасович задумался. Как бы про себя заметил:
— Что значат эти слова: «Бамбук укоренился и расцвел?» Давай, Иван, пиши отчет и пойдем к Сухомлинову...
Прочитав записку Кузнецова, полковник сказал:
— О консульском госте мы навели справки. Узбекские товарищи не сомневаются, что это работник разведки и, по-видимому, высокопоставленный, так как наносит визиты в китайские консульства других городов. Следовательно, остается предположить, что Чжан Цзян отчитывался перед гостем и даже успехами хвастался. Теперь будем разгадывать: много ли бамбука удалось посадить господину Чжану в наш советский огород... Ван Шенгун прав: бамбук после цветения погибает. Причем цветет и гибнет одновременно вся бамбуковая роща. Чем это объясняется, я не знаю, но это так. Не помогает ни удаление цветов, ни выламывание отдельных побегов...
Обратите внимание, Иван Григорьевич, на слова Ван Шенгуна, что Чжан Цзян пытается выяснить, не собираются ли китайцы выезжать в Маньчжурию.
— Пожалуй, следовало бы взять под контроль все учреждения, организации и предприятия, в которых работает много лиц китайской национальности,— предложил Мустафин.— Возможно, там есть люди Чжан Цзяна. И они, конечно, по указке хозяина ведут свою агитацию...
— Вы правы, Аскар Габбасович, — согласился Сухомлинов.
После беседы Кузнецов запросил списки личного состава разных организаций, просмотрел их, сделал выписки по интересующим его лицам. Когда в первый раз промелькнула фамилия Цзин Чжанчжу, чекист мысленно сопоставил ее с имеющимися данными. Грузчик саксаульной базы никаких сомнений и тем более подозрений не вызвал. Но почему-то эта, похожая на звон колокольчика, фамилия осталась в памяти. И она вспомнилась, когда летом 1949 года до Ивана Григорьевича дошел слух о китайце, который расспрашивал ремонтников, не курды ли они. В бригаде в ту пору работало несколько казахов, туркмен, азербайджанцев, греков. Ремонтники — молодые парни отпустили усы, носили широкие, навыпуск шаровары, цветастые рубахи. На голове бригадира-туркмена красовалось что-то среднее между тюбетейкой и турецкой феской. Услышав вопрос: «Ты курд?»,— бригадир подмигнул своим товарищам и, свирепо вращая глазами, рявкнул: «Я курт? А, может, это ты курт?» — «Я китаец».— «Какой такой китаец? Я Османоглы, а ты?» — «Я Цин Чанчу»,— невнятно проговорил китаец.— «Вот я покажу тебе курт!» Бригадир сунул под нос китайца громадный кулачище. Того словно ветром сдуло.
Мустафин, услышав об этом, усмехнулся:
— Курт по-казахски не только молочный продукт, но еще и червяк. А почему тебя заинтересовал этот Цин?
— Одет он был в черные брюки и черный пиджак. Как те. Похожую фамилию имеет один грузчик с саксаульной базы.
— Вот оно что! Личное дело запросил? — поинтересовался Мустафин.
— Увы, — вздохнул Кузнецов.— На саксаульной базе на Цзина личного дела не оказалось. Сам он уволился еще в апреле. Куда уехал, никто не знает. К тому же ремонтники фамилию своего китайца называют по-разному: Цин Тянзу, Цинь Чаньсу и, даже Син Сянчу. Может, и не он...
— Да-а-а,— разочарованно протянул Мустафин.— Хоть бы маленькое фото раздобыть...
— Леший бы побрал этих кадровиков,— ругнулся Иван Григорьевич.— Я так рассчитывал на личное дело, главным образом из-за фотографии. И вот...
Фотография в руки Кузнецова попала лишь через несколько месяцев, когда Цзин Чжанчжу был выявлен среди подсобных рабочих Среднеазиатского геодезического треста. К этому времени Ивану Григорьевичу стало известно, что Цзин Чжанчжу несколько раз высказывался против Советского Союза, восхвалял клику Чан Кайши.
С помощью сотрудников треста Кузнецов получил подробную биографию Цзин Чжанчжу. И вот что выяснилось. В Советский Союз Цзин попал в 1942 году. Он нелегально перешел границу в районе Хабаровска. Позднее удалось заполучить следственное дело, по которому Цзин Чжанчжу был осужден.
Изучив эти материалы, Иван Григорьевич заподозрил, что Цзин перешел границу не с добрыми намерениями. Городишко, в котором он служил бухгалтером в маньчжурском пограничном отряде, был окружен высокой стеной, и всех, кто выходил вечером из города, обыскивали. А у Цзин Чжанчжу при задержании были обнаружены цифровые данные о личном составе Фуюаньского погранполицейского отряда. Как он ухитрился их пронести, если в дневное время не мог уйти с работы? На допросах в Хабаровске Цзин показал, что эти сведения составлялись им в течение некоторого времени. И это под носом у японцев!
— Ваши сомнения уместны. Но что вы подозреваете? — спросил Сухомлинов, когда Кузнецов доложил ему об этом.
— Да разве не ясно, что Цзин — японский шпион, а теперь связал еще и с гоминдановской разведкой?
— А это доказано? Учтите, капитан, самое яркое предположение — еще не улика. Интуиция для контрразведчика — хорошая вещь, но в качестве доказательства судом не признается. Нужны свидетели, вещественные доказательства, признания.
— Ясно, товарищ полковник,— ответил Кузнецов.
* * *
В последнее время господин Чжан Цзян стал заметно волноваться. Он в глаза не видел советских контрразведчиков, но чувствовал, что каждый его шаг контролируется, словно бы он находится под стеклянным колпаком, где никуда не спрячешься.
Гоминдановское консульство в Алма-Ате доживало последние дни. Чан Кайши убрался на Тайвань. В Китае провозглашена Народная республика. Но от Чжан Цзяна требовали все новых и новых сведений. Ясно было, что они нужны не столько Дай Ли[35] и его ведомству, сколько тем, кто стоял за их спиной. Из-за кордона сообщили, что сбор сведений должен продолжаться и в том случае, если Чжан Цзян выедет из Советского Союза. Нужно было искать себе замену. А кто подходит для этой цели? Уже несколько проверенных, опытных агентов провалилось. Остальные наверняка под контролем чекистов. И зачем он тогда похвалялся перед ташкентским коллегой, что «бамбук укоренился и расцвел»? Чжан Цзян мрачно улыбнулся. Накаркал на свою шею. Так, кажется, говорят в подобных случаях русские. Ведь бамбук цветет перед гибелью. Выходит, слова-то пророческие. Хотя в тот день вкладывался в них иной смысл.
От неприятных размышлений Чжан Цзяна отвлек стук в дверь.
— Войдите,— сдерживая раздражение, крикнул он.
Дверь открылась. На пороге появился... плотник Ваня.
— Ниньхао, Чжан-сяньшэн!
— Хао,— обрадовался вице-консул.— Очень ты мне нужен. За тобой никто не следил?
— Два года хожу. Никого ни разу не видел на хвосте.
— Это хорошо. Рассказывай, что нового...
Вести были не очень интересными. О многом Чжан Цзян уже знал, но виду не подал. Ценным было сообщение о строительстве железной дороги на участке Моинты — Чу. Ее завершение приближало Алма-Ату к Уралу. Сообщение о «курдах» удивило Чжан Цзяна.