Мысли в голове Кришталя теснились и путались. Как вести себя дальше? Что известно чекистам о его зарубежной жизни и связях? Что рассказать о себе? От этого зависит многое. Настораживало, что следователь глубоко интересуется родственниками и периодом жизни до ухода за границу. Выспрашивает даже подробности. А ведь с тех пор прошло, уже двадцать семь лет и ровно четверть века из них — за кордоном. Конечно, вряд ли кто сможет уличить его во лжи и опровергнуть данные им показания: маловероятно, что остались в живых те, кто знал по Нижнеудинску его отца, трех братьев — колчаковских офицеров и его самого. В анкетных данных он указывал, что происходит из семьи железнодорожного рабочего, в 20-х годах служил в Красной Армии, был в рядах партизан, боролся против иностранных интервентов и белогвардейцев на Дальнем Востоке. А затем немного «заблудился» и ушел за границу. В собственноручных показаниях он написал об этом так:
«В 1922 году из любопытства побывать за границей и не придавая большого значения своему поступку, я, по своей юношеской беспечности и бесстрашному характеру, решил нелегально перейти границу, побывать у отца в Харбине и вновь через станцию Пограничная вернуться во Владивосток. Пробыв там два года, в 1924 году я обратился в Харбине в советское консульство, чтобы получить советский паспорт, но мне ответили, что я должен вернуться обратно в СССР, где понесу наказание за нелегальный переход государственной границы. Боясь этой ответственности, я остался за границей и перешел на положение эмигранта». Объяснено как будто все: юношеская безрассудность, желание видеть родных привели его за границу, а боязнь наказания вынудила, остаться там... Но почему здесь не поверили и продолжают ворошить именно эти объяснения? Неужели докопались до истины? Он почувствовал, как лоб покрылся холодной испариной.
А в Павлодаре он думал, что арестован за антисоветскую «болтовню». Правда, «болтал» он будучи пьяным, но, все равно мог попасть в поле зрения советской контрразведки. Конечно, глупо вел себя, непростительно глупо. Вспомнилось, как на одной "из вечеринок в Павлодаре геолог Зенков, в прошлом фронтовик, набросился на него с кулаками, услышав одну такую глупую фразу. Этот случай стад известен многим сослуживцам и мог дойти до органов государственной безопасности. Но почему тогда следователь не упоминает об этой вечеринке и Зенкове? Да и зачем тогда привезли его, Кришталя, в Алма-Ату? Что кроется за этим? А вдруг им известно еще и другое? Страшно даже подумать, что они давно знают, кто такой Кришталь, и до поры до времени не беспокоили его, а тщательно следили за каждым шагом. При этой жуткой мысли сердце будто сдавило чем-то тяжелым...
На допросе у следователя Комитета государственной безопасности Казахской ССР.
Кришталь, как и всякий преступник, страшился грядущего возмездия. На воле, еще до приезда в Павлодар, по ночам его преследовали кошмары, а потом сон вообще пропал. Ольга Васильевна заметила это и как-то сказала, что ей за него страшно. Она была недалека от истины,
Кришталь прекрасно понимал, что одинокая и старше его по возрасту Ольга Васильевна полагала устроить с ним жизнь. Добросердечная, доверчивая и наивная женщина! Она приютила Кришталя, когда он остался в одном лишь поношенном костюме да в зеленых парусиновых сапогах, она взяла его на свое полное содержание, но чем он мог ей ответить? Он не намерен был оставаться в Советском Союзе... Как-то он проговорился, что боится ареста, и увидел неподдельный ужас на лице Ольги Васильевны. Пришлось обратить все в шутку, сославшись на нелепый сон. Она многое прощала ему, потому что видела в нем интеллигентного и слишком несчастного человека, оставившего за границей огромное состояние и всех родных. Правда, ей неясно было, почему и он не остался там.
Хорошо, если следствие располагает только материалами по антисоветской «болтовне». Вот только злополучный лоскуток с японскими иероглифами... Во время ареста и обыска следователь, перечислявший в протоколе изымавшиеся вещи, не обратил внимания на небольшую белую тряпочку, найденную в чемодане, но присутствовавший помимо понятых гражданин в штатском настойчиво попросил занести лоскуток в протокол. Это сразу насторожило Кришталя: так мог поступить человек, понявший назначение лоскутка. А теперь вот никто об этом лоскутке и не вспоминает. В чем дело? Забыли или хитрят? Неизвестность угнетала, снижала волю к сопротивлению, и Кришталь решил предельно собраться. Надо установить, где и когда он мог «наследить». Достаточно, что на первых допросах в Павлодаре он не выработал общего плана поведения и очень легко признал перед следователем, что уход за границу в 1922 году можно рассматривать как выражение враждебного отношения к Советскому Союзу. Вот теперь они и копаются в прошлом. Выходит, не поняли назначения лоскутка, не разобрались... Надо быть осторожным, очень осторожным. «Болтовню» можно признать и надо объяснить ее тем, что длительное время проживал в условиях капиталистической действительности и потому многого не понимал в советской жизни, вообще нужно показать себя человеком аполитичным, недалеким и даже наивным...
— О чем вы сейчас думаете, гражданин Кришталь? — вдруг услышал он и вздрогнул от неожиданности этого вопроса.
Он не ответил, сделав вид, что вопроса не слышал. Болезнь ушей, уже много лет донимавшая его, в последнее время обострилась, и Кришталь пользовался этим, иногда уходя от неожиданных вопросов. Но от внимания следователя не ускользнула эта грубая уловка Кришталя, однако он вопрос не повторил, а протянул исписанные листы.
— Прочтите и подпишите протокол, если не имеете никаких дополнений. На сегодня, пожалуй, хватит.
Кришталь быстро встал, взял протокол и сел на свой стул. Внимательно прочел, некоторое время сидел молча, а затем подошел к столу и подписал все страницы протокола. Он был уверен, что сегодня не сказал ничего лишнего ни о своих родственниках, ни о прежней жизни до ухода за границу.
Когда Кришталя увели, Алейников по телефону пригласил к себе прибывшего из Павлодара оперативного работника Полторацкого, который был вызван в министерство для подробного доклада по собранным материалам.
— Ну, как, лейтенант, готов к докладу? — спросил Алейников.— Давай совместно обсудим, как использовать собранные материалы в процессе следствия. Дело Кришталя не совсем обычное. По всем данным, перед нами агент, и не одной, а нескольких иностранных разведок. Однако гадать не будем. В деле еще много неясного. Общаясь с ним ежедневно, читая поступающие от вас и из других мест протоколы опросов знавших его людей, я пришел к убеждению, что с Кришталем еще немало придется повозиться. Ведь он, едва успев вступить на советскую землю, начал готовить путь для ухода за кордон. Я имею в виду получение пароля от японского жандармского полковника на случай перехода государственной границы с Японией. Он настойчиво просил председателя государственной комиссии по распределению прибывших из Китая реэмигрантов направить его на жительство во Владивосток, Хабаровск или Магадан. Получив отказ, он стал проситься в Ленинград, Мурманск, Прибалтику. Как видите, что-то тянуло его в морские порты, К вашему сведению, нами получены, наконец, копии двух телеграмм, отправленных Кришталем из Свердловска в Шанхай: на имя Сосвил Евгении и в адрес некой Сюй. Сосвил — та самая Евгения Савченко, которую Кришталь принуждал торговать собой в ночных кабаре; она вышла замуж в Шанхае за младшего офицера штурманской службы американского военно-морского флота Сосвила Генри Кларенса. Есть данные о том, что в последнее время Евгения Сосвил поддерживала связь с лицами, причастными к американским разведывательным службам в Китае. Тексты телеграмм наводят на размышления. В одной Кришталь сообщает, что выезжает в Москву за назначением на работу, а в другой — что назначение получил, едет в Казахстан. Но ведь телеграммы были отправлены в разные адреса и разным лицам, а между тем вторая телеграмма как бы продолжает первую,— очевидно, Кришталь таким способом сообщал о своих перемещениях по территории СССР. Чтобы не привлечь к себе внимания, он отправил их из крупного города — Свердловска.