Ученики, должно быть, думают, я сошел с ума.
В конце урока Элоиза задерживается. Как и ожидалось, она оставляет пакет возле моего стола и, даже не попрощавшись, выскакивает из класса.
Внутри я нахожу свой пиджак в защитном пластиковом чехле с запиской следующего содержания:
«После химчистки и выглажено, так что не складывай»
Под ним контейнер с моим любимым сэндвичем, тем самым, которым она поделилась со мной в первый день. Внутри контейнера, поверх завернутого сэндвича, лежит еще одна записка, в которой говорится:
«Ты когда-нибудь обедаешь? ЕШЬ!»
Посмеиваясь про себя, я делаю, как мне велели, и поглощаю сэндвич с большим энтузиазмом, чем думал, я способен.
Только когда прихожу домой и вешаю пиджак в гардероб, я обнаруживаю на дне пакета джинсовую петлю для ремня с другой запиской. Эта безусловно привлекает мое внимание.
«Я не нуждаюсь в том, чтобы меня спасали, но все равно благодарна тебе за помощь».
Я смотрю на записку, слегка озадаченный ее значением, но потом вспоминаю, что она сказала, когда я спросил ее о беременности, которой никогда не было. «Ты по этой причине был так добр ко мне все это время? Учебные занятия в обеденное время, поездки домой, приглашения к твоим родителям… это потому, что ты думаешь, что я беременна?»
Она думает, что я веду себя любезно, потому что у нее трудные времена, что, безусловно, правда. Я ее учитель, и мне должно быть не все равно. Я должен быть рядом с нуждающейся ученицей.
Но разве это единственная причина?
Я выбрасываю записку в мусорное ведро и провожу руками по волосам. В голову приходят другие мысли на эту тему, но я отбрасываю их в сторону. У меня нет чувств к этой девушке… вообще, никоим образом, и я не буду развивать эту идею.
Есть ли у нее чувства ко мне? Она девочка-подросток; конечно, есть. Боже, как ей, должно быть, было больно, когда она поняла, что мои намерения были чисто платоническими. Теперь я чувствую себя засранцем. Мне не следовало вмешиваться.
Мои мысли переключаются на кое-что другое, на то, что я купил, чтобы подарить ей на день рождения. Мои руки сжимаются в кулаки. Если то, что я говорю себе, правда, тогда зачем мне так напрягаться? Почему мысль о том, что я причиню ей боль, проделывает дыру прямо в моем сердце?
Элоиза
— Я пришла с подарками, — говорю я мистеру Прайсу, держа в руке пакет с любимыми закусками миссис Прайс.
— Тебе всегда рады, особенно с подарками, — отвечает он, широко улыбаясь. — Хорошо выглядишь.
— Я чувствую себя намного лучше. Мне лишь жаль, что я не навещала вас. Я была под домашним арестом.
— И не думай извиняться, — добродушно огрызается Джудит и раскрывает объятия. Я сразу замечаю отсутствие инвалидной коляски и бинтов на ее ноге, и моя улыбка становится шире. — Дай-ка мне поглядеть на тебя. — Она похлопывает меня по щеке, но не больно. — Ты похудела.
Я еще раз оглядываю ее с головы до ног и приподнимаю бровь.
— Как и ты.
— Это потому, что ты перестала приносить мне такие аппетитные лакомства. Проходи, садись. Я приготовлю чай.
Мистер Прайс закатывает глаза.
— Я приготовлю чай, пока вы, две милые леди, болтаете и поедаете свои аппетитные лакомства, как их адекватно называет моя жена. — Он выходит из комнаты, но через несколько секунд его голова просовывается в открытую дверь. — А есть что-нибудь из тех завитушек с корицей?
Я смеюсь кивая.
— Конечно. Лишь потому, что я отдаю предпочтение Джудит, не значит, что я оставлю вас в стороне.
Джудит, довольная моими словами, притягивает меня к себе, чтобы еще раз обнять, прежде чем отвести к дивану, где мы обе откидываемся на спинку, расслабляемся и раскладываем угощения на столе на отдельных салфетках.
— Эти мои любимые. — Она берет шоколадный твист и откусывает большой кусок. Я присоединяюсь к ней. — Мой сын обожает их, Айзек. Он любил их, когда был маленький. — Нечто, чего я не знала. — Надеюсь, однажды ты с ним познакомишься. Он настаивает на том, чтобы оставаться в Кембридже.
Я перестаю жевать и проглатываю большой кусок печенья, едва не подавившись в процессе.
— Я… Я встречалась с ним. Он взял на себя твою преподавательскую роль. Помнишь? — Я говорю это мягко, ее глаза стекленеют.
— Нет… нет… он в Кембридже. Ты, должно быть, говоришь о ком-то другом. Думаю, мне то известно, где мой сын, Элоиза. — Она огрызается и бросает печенье на пол. — Ты говоришь о другом человеке. Я только вчера вечером разговаривала с ним по телефону, по его кембриджской линии.