– Я хочу вернуть своего ребенка, и все.
– Тогда давай его искать, у нас еще есть время. Мы сильно рискуем, если заявим о его исчезновении.
– Мы его бросили.
– Мы просто ненадолго отвлеклись.
– Получается, это я виновата? Я одна виновата?
– Не надо думать о том, кто виноват. Никто не виноват. Вот только мы не сможем это объяснить. Полицейские начнут расследование, найдут очевидцев происшествия, вероятно, назначат психиатрическую экспертизу.
– Ты считаешь, я одна во всем виновата, ведь так? Ты считаешь, что…
– Виола, – произнес он и обхватил ее лицо руками, – мы с тобой не воюем, вина лежит на нас обоих, но об этом знаем только мы с тобой. Проблема возникнет, как только мы обратимся в полицию, к карабинерам, в правоохранительные органы. Нам надо самим его искать. И найти. Ну что, пойдем?
– Паоло, мне страшно.
– Знаю. Мне тоже.
– Мы не сумеем. Я его бросила…
– Неправда.
– Ты так говоришь, потому что не хочешь смотреть правде в глаза.
Виола потерла ладонью нос.
– Я? Я не хочу смотреть правде в глаза? – сердито спросил он.
Паоло внезапно разозлился на нее. С одной стороны, его привели в ярость ее обвинения, с другой – он хотел ее переубедить. Иногда рассудок отказывает. Виола всегда реагировала на эмоциональные встряски, а не логику. Ей сейчас хотелось бы откинуться на спинку сиденья и выплакаться. И раствориться в слезах.
– Да, ты. Вечно спешишь. Вечно где-то носишься. Вечно по уши в делах. В отходах – очень подходящее слово, оно говорит о многом, – с упреком сказала Виола.
Он отказывался от посторонней помощи, и она рефлекторно выплеснула на него свой гнев, подумал Паоло. Рефлекторно.
– Скажи мне, кто находился в парке, когда ты ушла.
– Почему ты спрашиваешь? Сам не видел?
– Нет, Виола, не видел. Я направился к вам, посмотрел на тебя, но тут зазвонил телефон, и я вернулся назад. Я видел только девочку.
– Кто тебе звонил?
– Не знаю, не помню, да какая разница?
Виола прищурилась, кашлянула и внимательно осмотрела площадку: ее взгляд летал по настилу, временами останавливаясь, как бильярдный шар на сукне:
– А то, что я помню, наоборот, невероятно важно для всех.
Она не отрываясь смотрела туда, где в последний раз видела сына. На синтетическое покрытие. Представляла себе, как на упругом настиле появляется гигантский рот и земля поглощает ее ребенка. После нечастного случая у нее бывали короткие галлюцинации, всякий раз разные: жутковатые сцены, искаженные лица, голоса, зовущие ее. Когда она чувствовала себя загнанной в угол, фантазии помогали ей вырваться на свободу. Ее спасала игра воображения – способ ухода от реальности, если она невыносима; так было сразу после несчастного случая – о том дне она почти ничего не помнила, кроме мучительной боли, отсутствия Паоло и тайного желания умереть. Отрыв от реальности вывел ее из этого ужасного состояния и заставил заново привыкнуть жить.
– О’кей, мне позвонила секретарша.
– Пьянджаморе… Что за фамилия такая?
Внезапно они услышали шорох, и оба синхронно обернулись. За четвертой опорой Дворца спорта Нерви они заметили цыганскую собаку, которая обнюхивала брошенный пластиковый пакет – куски штукатурки, драный тюфяк, еще какой-то мусор. Отходы. Пес стоял, опустив хвост, и выглядел довольным.
– Там была она… – выдохнула Виола. – Мать цыганской семьи.
– О’кей, пойдем к ним в трейлер, он на другой стороне улицы, кажется, я там его видел. Прикрой нос и рот шарфом.
– Зачем?
– Чувствуешь, какая вонь? Это токсичное облако.
С левой стороны Виола заметила клубы тончайшей взвеси, как будто кто-то распылил с неба лакричный порошок. Это был один из тех случаев, когда ее обоняние не сработало: дым имел только цвет, но никакого запаха. Она не шевельнулась, а он уже вскочил на ноги и приготовился уходить.
– Что будем делать с коляской? – растерянно спросила Виола.
– Оставим ее у фонтанчика, там она никому не помешает.
Она послушно обмотала лицо шарфом цвета хаки, отвезла коляску в уголок, опустила тормоз, забрала из сетчатого кармана соску и спрятала в карман пальто, подумав, что, когда они его найдут, будет чем его успокоить.
Они шли, внимательно смотря под ноги, как водолазы по морскому дну, словно в заполненном ватой пространстве, где нужно с особенным вниманием прислушиваться к любому звуку, приглядываться к любому предмету. Они не стали возвращаться к пешеходному переходу, просто перешли улицу как можно ближе к трейлеру. Один шаг, второй, потом еще и еще. Паоло не думал, что цыгане могли украсть Элиа, он соображал, как лучше подступиться к делу и какой выбрать тон – суровый или просительный. Правда заключалась в том, что у них с этими людьми не было ничего общего, хотя они и обитали в одном пространстве.