И вдруг сквозь несущийся со скоростью света поток непредсказуемых чувственных реакций, сосредоточенных на единственной значимой в этот момент цели слышу признание, произнесённое рыдающим голосом, – а у меня ведь, Лёнечка, доча есть. Три годика крошке. Такая замечательная малышка. Вся в маму. В меня. Скажи честно, я красивая?
– Конечно красивая. Самая лучшая. Мы об этом потом поговорим. Отпусти меня, Эля!
– Почему потом? Представляешь, мамка здесь, хрен знает, чем занимается, а мой ангелочек там. Ей сейчас плохо без меня, моей Алёнушке.
– Сейчас ночь, она спит. Давай, в конце концов, если это действительно важно, привезём её к нам. Но сначала расслабься, дай насладиться моментом близости.
– Муж против того, чтобы я забрала ребёнка. Он у меня с принципами. Здесь для неё нет условий. Мне нужно зарабатывать, как ты не поймешь?
– Какой муж, Эля? Причём здесь он? А я, ты что, морочишь мне голову?
– Мой Петя. Он меня любит. А я его. И дочка наша…
– Эля, я кончил! В тебя, между прочим. Муж у тебя действительно с принципами, можешь его обрадовать, – произнёс с пафосом я, завершив, наконец, несмотря на силовое противодействие, процесс деликатного интимного знакомства.
– А… чего ты сказал, как кончил, ты что – с ума сошёл, – женщина разжала ноги, вскочила, стремглав бросилась в ванну, оставляя на новом белье и на полу липкие следы любовного нектара.
– Спринцовка. Лёнька, придурок, у тебя есть спринцовка!
– Зачем она мне, почему раньше не сказала, что замужем, я ведь на серьёзные отношения рассчитывал?
Элька гремела душем, видимо пыталась использовать рожок вместо клизмы, громко ругалась отборной бранью, разбудила мою дочь, довольно взрослую тринадцатилетнюю девочку, которая тут же выскочила из своей комнаты.
Взору ребёнка была предъявлена омерзительная картинка: бушующая, плюющаяся отборным матом развратно-отвратительная голая тётка в ванной… и папа в неглиже.
Я накинул на себя простыню, закрыл дверь в ванну, попытался успокоить дочь, отправил её в свою комнату.