— Сколько времени? — снова спрашивает Рудик.
Опять ему тревожно спится. Во сне он часто плачет, а Петро Крайнов по ночам кричит.
— Не знаю, еще рано…
Рудик отвернулся к стенке.
Часы у одного только Крайнова. Он дорожит ими так, точно жить без них не может.
Не стоит сейчас будить его, Петро может вскочить с постели и бежать черт знает куда и от кого, пока не очухается.
Пусть отдохнет еще малость, время и без его карманных часов дойдет до утра. А заводской гудок позовет на смену и отпустит с работы.
На заводе много цехов и служб. Уно толком все не помнил. В политотделе работал лишь один начальник, без помощников, заместителей и подчиненных. Год назад начальницей политотдела назначили Полину Лазаревну, мать Зинки Доброволиной. Она приехала работать завучем ремесленного и вела уроки истории. По выходным проводила политинформации и воспитательные часы. Многие спервоначалу удивились, почему назначили женщину, но потом поняли, что найти подходящего мужчину на заводе не просто. Ребятня втайне побаивалась нового начальника политотдела.
Нередко Уно слышал, как кто-то предупреждал:
— Атанда, комиссарша на подходе!
Любые проказы и баловство сразу же прекращались.
Кто прозвал ее комиссаршей, неизвестно, но она и в самом деле внешне походила на комиссара. Характер у нее был твердый и строгий, потому-то и слушались. Если вызовет к себе, значит, неспроста. Нагоняй такой выдаст, у провинившегося поджилки трясутся.
— Как я ни храбрился и ни хорохорился, а повинился сразу, чтоб скорее отпустила, — говорил как-то Юрка Сидоров.
Уно пока еще ни разу не попадался под гнев комиссарши.
— Нотации ее, морали и отчитки хуже любого наказания, — продолжал Юрка Сидоров, — лучше бы вицею отстегала… А то перед ней стоишь, как дурак, и сгораешь от позора.
Юрке Сидорову не раз случалось стоять перед комиссаршей. Парень он простецкий, деревенский, и сбить с толку его можно запросто. Одно время он «Вите-миллионеру» плел лески из конского волоса в две-три нитки, с невидимыми узлами, а тот торговал ими или дарил эти лески выгодным людям. На Туре рыбалка хорошая. Смельчаки и зимой из проруби таскали окуньков, ершей и подлещиков. Лошади на конном дворе завода выглядели чуть ли не куцыми, безгривыми и бесхвостыми. Однажды раскрылось, чьих рук дело, и Юрке попало от комиссарши. В другой раз настругал он рогаток для Севмора, и тот продавал их городским пацанам. Был и более ходовой товар. Юрка Сидоров и Севмор делали зажигалки да алюминиевые пуговицы из трубок разбитых трофейных самолетов и быстро сбывали за проходной завода.
Взрослые тоже побаивались комиссарши и не очень-то с ней спорили, силу ее чувствовали и были почтительны. Уно ни разу не слышал, чтоб она бранилась или громко кричала. Наоборот, у нее голос тихий, низкий и хрипловатый, наверное, оттого, что много курит, цигарку изо рта не выпускает.
Отыскать Полину Лазаревну можно в любое время, словно нет у нее ни отдыха, ни сна.
Глаза комиссарши всегда красные и невыспавшиеся.
Ходила она и зимой и летом в потертой кожанке. С наступлением больших морозов куталась в белый полушубок.
Они с Зинкой жили в центре города. У них там была комната, которую выделил завод. Приехали они в Туранск откуда-то из Челябинской области, по военному направлению. Так, вдвоем, каждый день и ходили вместе на механический. Туда и обратно, утром и вечером.
Зинка никогда не опаздывала, ни на учебу, ни на работу. После ремеслухи ее устроили в седьмой цех на шлифовку и зачистку, но потом по болезни перевели в девятый к учетчикам. Там полегче, воздух чище, и дышится посвободней. Зинка давно болела и долго лечилась в лесной школе. Она нравилась Петру Крайнову, он писал ей тайные записки. Зинка скрывала это от всех, и от Полины Лазаревны тоже. Петро, наверное, предлагал ей дружить, хотя сам держался с девчонками странно: то сторонился и проклинал, то, наоборот, приставал и привязывался, грубо хватал их и лапал. У Зинки тоже бывали свои странности. Ее можно было встретить вдруг мечтательной и тихой, будто ничто ее не трогает и не волнует, а то совсем неожиданно, ни с того ни с сего, без всякой причины она становилась очень возбужденной и восторженной. Глаза блестели, как у пьяной, говорила взахлеб, стараясь до конца выговориться. Злой Зинку мало кто видел. Ее хотели сделать комсоргом группы, но не выбрали по болезни.