Посреди квадратной комнаты — на столе чашки с дымящимся кофе. Глухое тиканье часов размером с одностворчатый шкаф. В настенной рамке тускло блестят на поблёкшем бархате фамильные ордена и медали.
Мы остановились у раскрытой двери, не решаясь переступить порог, как непрошеные гости.
Всё здесь чужое: и стол с кофейным сервизом, и кабинетные часы, и потомственные военные регалии.
— Вот они как живут… — Протянул Разлука не то с удивлением, не то разочарованно. Он шаркнул сапогами о половик и ступил в комнату.
Послышался странный шорох. Гомозов метнулся к двери, что вела в другую комнату, прижался к стене за косяком и, изготовив автомат, крикнул: «Выходи!»
Никто не отозвался. Тогда я шагнул вперёд и потащил на себя ручку. Тут же я толкнул дверь обратно и подпёр её плечом. За дверью бесновался огромный волкодав.
Разлука дал короткой очередью прямо в дверь, и всё затихло. Только часы малиново отзвонили четверть.
— Пошли отсюда, — не поднимая глаз, с тоской попросил Разлука.
Через несколько дней я случайно подслушал драматическое повествование Разлуки о схватке с разъярённой сворой — сворой! — волкодавов. Разлука живо описал картину кровавой битвы — доказательством служили швы на спине шинели.
Когда я докладывал командиру дивизиона о пленении двадцати пяти немцев, командир, откровенно посмеиваясь, уточнил:
— Это не там, где вы, как рассказывают, отбивались от своры овчарок?
Схватка в траншее уже тоже считалась выдумкой.
Немецкая цепь возникает из смоляного облака столь внезапно, близко, что мы едва успеваем приложиться к автоматам.
Гомозову удалось сдвинуть крышку переднего люка.
Я пристроился у пробоины в боковой стенке.
Идут в ход гранаты, принесённые Разлукой.
Уцелевшие «гитлеры паршивые» залегли и поливают нас автоматным огнём.
Секретный наблюдательный пункт превращается в броневую точку, защищённую, но неподвижную.
Придётся убираться, и как можно скорее, но пока об отходе и речи быть не может — перестреляют. Надо выждать удобного момента, если такой ещё представится…
В лобовой лист косо ударяет снаряд, очевидно, болванка, снаряд без взрывчатки. Сумасшедший звон в ушах. Кричу в телефон и не слышу ответа. Гомозов жестом даёт знать, что связь прервана.
Сейчас батарея выпустит ещё по два снаряда из каждого орудия и замрёт до новой команды, а её не будет.
Снаряды отрывают лоскуты от дымовой завесы. Едва она успевает отрасти, гремит новая серия взрывов. Опять затягивается удушливый мрак, теперь надолго. Связи нет.
Дым вот-вот поглотит наше убежище, и мы уйдём. Вдруг на автостраду обрушивается ещё одна батарейная очередь. Ещё и ещё.
Ошибиться невозможно: кто-то повторил мою команду на НЗО-5. Разлука, конечно. У Есипова «фантазии нет». Разлука точно подметил.
В огне разрывов видны немцы. Они были совсем близко, в нескольких шагах от нас. Никуда бы мы не ушли. Теперь они останутся здесь…
Пищит зуммер. Даже я слышу, ушам легче стало.
— Есипов докладывает! — надрывается трубка. — Разлука сказал! Новый пункт для вас! выбрал! левее! Он туда! связь потянул!
Умница ты мой, Разлука! Всё понял, всё сделал, как надо.
— Отходим!
Сперва выбирается Гомозов, за ним я. Скатываемся по крутому откосу дорожного полотна, переводим дух и бежим что есть сил влево искать Разлуку.
Гомозов натренированным чутьём разведчика безошибочно угадывает место нового наблюдательного пункта, у перебитой ветлы. Там уже залегли трое наших. Они не оглядываются и не видят нас. Каски часто-часто дрожат, плечи трясутся от прижатых к телу автоматов. Неожиданно один из солдат рывком выскакивает наверх. Он что-то кричит и бросается вперёд, угрожающе потрясая гранатами.
Круто сворачиваю и взбегаю по насыпи, валюсь ничком у самой кромки.
На противоположной стороне, прячась за вётлами, осторожно крадётся танк. Вот он качнулся и замер. Куцый ствол пушки нацеливается на нашу самоходку. Мы вовремя выбрались из неё.
— Назад!
Разлука не слышит, бежит прямо на танк. Бежит во весь рост, открыто, вызывающе. И это не дикое безумие, не отчаяние смертника. Это отвлекающий манёвр.
— Разлука!
— Разлука! — во всю мочь богатырских лёгких вторит Гомозов.
Все напрасно. Разлуку уже нельзя остановить, нельзя воротить назад.
Его заметили. Обдирая до искр бетон, танк спешно разворачивается навстречу неотвратимой опасности. Строчит пулемёт. Пули свистят над нашими головами. Разлука метнулся влево.
— Заманывает, — хладнокровно комментирует Гомозов. Солдатский азарт на миг заглушил в нём тревогу за товарища.
Танк крутнулся вслед за человеком с гранатами, но тот ушёл ещё левее, а танку мешает толстая ветла. И пока танк сдаёт назад, чтобы обойти препятствие, Разлука, теперь уже пригнувшись, мчится прямо на него.
Гомозов пускает веером длинную очередь, прикрывает Разлуку от немецкой пехоты. Сейчас это единственное, чем мы можем помочь Разлуке.
Он уже на середине голой бетонной полосы. Теперь только вперёд, в мёртвую зону танкового пулемёта.
Нас слишком мало, чтобы броситься вслед за Разлукой.
Откуда-то издалека дробно лупит крупнокалиберный пулемёт.
Разлука вдруг налетает на невидимую стену. Он даже откидывается назад, и каска, вихляя, катится по отполированному бетону.
Разлука выпрямляется, восстанавливает равновесие и падает как подкошенный.
Он ещё жив, руки не выпустили гранаты. Поединок не окончен. Напрасно танк снова разворачивает пушку на нашу самоходку. Разлука медленно, но неотвратимо ползёт вперёд.
Кажется, я плачу от бессилия и ненависти.
Гомозов выслеживает немцев. Глаза его рыщут то в одну, то в другую сторону.
Наши автоматы перебивают друг друга, схлёстываются, смолкают, опять трещат.
Разлука, приподнявшись боком, швыряет гранату. Она взрывается в двух шагах от танка.
— Ослаб! — с болью кричит Гомозов.
Танк не поворачивается, он прыгает навстречу смерти, как волкодав на цепи.
Разлука выбрасывает под гусеницы вторую гранату. Есть!
Гомозов без промаха бьёт по экипажу, который пытается выбраться из подбитого танка.
Я бегу к телефону.
Под прикрытием огневого вала Гомозов скользит через автостраду, как ящерица. Разлука, часто замирая, тянется к своим.
…Он лежит на носилках, непривычно длинный и тихий. Светлые выпуклые глаза с грустинкой глядят на нас.
Подле носилок стоит на коленях Есипов с заготовленной цигаркой.
— Подымишь, а, Разлука?
— Как дал ему по смотровой щели, — тихо заговорил Разлука, — он и ослеп, Гитлер паршивый. Я тогда — шасть гранату в люк, потом как долбану по стволу, он и нос повесил…
— Трепач ты, Разлука, — говорит Есипов; на цигарку падает слеза.
— Как угодно. — Разлука пытается передёрнуть плечами, но сейчас это не получается. Он морщится и зажмуривает глаза.
Сегодня же напишу на Разлуку наградной, представлю к Красному Знамени. Немедленно, пока очередной трёп Разлуки не дошёл до командира дивизиона.
Нет, сегодня не придётся. А на завтра трудно загадывать…
Сдираю с руки часы с чёрным циферблатом, центральной секундной стрелкой и завинчивающимся герметичным корпусом.
— Махнём?
Разлука открывает глаза и едва заметно покачивает головой.
— Эти не могу… Разбились.
— Ничего, починим! — бодро заверяю я и, растянув браслет, надеваю свои часы на левое запястье Разлуки.
Помогаю ему достать из кармана знаменитый свёрток.
В руке дребезжащая тряпица.
— Завод недельный, — напоминает Разлука.
Приходит машина. Его уносят от нас.
От меня.
Дом у моста