Раньше Максиму доводилось много читать о медведях и волках, но сейчас здесь в глухой тайге, когда пришлось столкнуться нос к носу с этим чудовищем, прочитанное казалось детским лепетом, вернее впечатления от ранее прочитанного. «Так, наверное, и должно быть, и так происходит, когда все на твоих глазах, а на карте собственная жизнь!»
С убитым медведем в Максиме незаметно многое изменилось. Он, не переставая, рылся в памяти. Вытаскивал из ранее прочитанного все, что как-то было связано с медведем, вспоминал архивные документы, свидетельства очевидцев, чьи-то фантастические рассказы, истории о тайге и аборигенах-язычниках.
То ли именно медведь у вогуличей — их общий прародитель, то ли это некогда озверевший человек, превратившийся в медведя, то ли сам Великий Нуми Торум или его дочь предстают в облике «хозяина» тайги, только до сих пор местные жители его высоко чтят. Максим вспомнил, как закрылся Савелька на вопрос «кто его предок». Вспомнил и о его бронзовом тотеме… Где-то он читал, что новорожденному не дают имени до тех пор, пока в него не вселится дух предка. А умерший человек может вселиться в своего прародителя и жить в его шкуре до какого-то времени…
Раньше было просто любопытно, как живут дикие народы с их нравами. И вот теперь он сам с этим столкнулся, сделав всего лишь первые шаги по тайге, пройдя по ней первые две недели… А что впереди!? Сколько еще придется испытать непредвиденного, пережить и убедиться, что далеко не так проста и примитивна здесь жизнь. Люди в этой глуши живут давно, не просто, не плохо и по-своему красиво.
«…Невежда ты, дорогой товарищ Мальцев, а еще пытаешься людей учить!..»
Максим остервенело рубил все, что попадалось под руку, и натаскивал на тушу медведя, желая одного — поскорее прикрыть и не видеть.
Ребята развели костер и теребили глухаря. Погода так и не разгулялась, а день уже сворачивался. Водопад продолжал крепко шуметь. От Максима доносился стук топора. Сороки то затихали, то с новой силой начинали пересказывать друг дружке, что здесь произошло и что ожидается в скором времени.
Наконец, мокрый насквозь к костру подошел Максим.
— Слушайте, а что если нам сегодня еще один маленький переход устроить!? Что-то здесь сыровато… Поедим, а потом на новом месте еще чайку попьем, а!?
Ребята молча согласились, прекрасно понимая, что они не смогут спать рядом с тем местом, где убили медведя.
Когда уходили, не сговариваясь, оглянулись на свежий островок из веток и коряг, выросший на отмели. С минуту постояли, каждый думая о своем.
Тогда они словно торжественно поклялись и каждый перед собой, и друг перед другом, хоть и не произнесли ни единого слова, что такого больше не повторится…
За долгие три года скитаний по уральской тайге тяжело было и горько, а часто просто невыносимо. Бывало, что и свет белый становился не в радость, однако клятву, что они дали тогда у водопада не нарушали и всегда с миром расходились с Ним, настоящим хозяином!.. И пусть было совпадением или случайностью, но каждый раз после этого словно кто невидимый посылал им удачу.
Сначала друг перед другом хорохорились, относились к этому игриво, с шутками да смехом, однако каждый понимал, что в душе это уже серьезно и надолго. Так и осел в молодых головах тот случай и остался навсегда… Мало того, не ведая, почему и как, но они стали чтить и священные места вогулов и их общественных, и семейных идолов и духов; даже одаривать их по возможности тем, что было у них в избытке; уважительно относиться ко всему, что создали и чему кланялись живущие здесь простые, добрые и мудрые люди.
Оула открыл глаза. Тонкоструйный водопадик продолжал напевать сам себе что-то однотонное и незамысловатое. Он стал мягче и теплее в заходящих лучах солнца. Щедро разбрасывал оранжевых зайчиков среди серых камней и чахлой зелени.
«Вот ведь старость что вытворяет! — с приятной медлительностью думал Оула. — Столько лет прошло, а будто вчера было!.. Эх, Максимка, Максимка!..» — глядя на игривый ручей, Оула не спешил «выключать» нахлынувшие воспоминания.
…Как Максим обрадовался, когда ему все же довелось однажды выведать у старика-вогула про эту Бабу его, Золотую. Как они, толком не отдохнув, голодные и измотанные кинулись на ее поиски аж в самые горы… Чуть не утонули в болоте, прежде чем добрались до них. Потом лезли, выпучив глаза по голым скалам. Площадка, на которую они, наконец, взобрались, была буквально завалена оленьими костями. В скальных трещинах были понатыканы тряпичные узелки с монетами да человечьими фигурками из олова, с наконечниками стрел из бронзы. А у отвесной скальной стены угрюмо стояли деревянные идолы-мэнквы…
На востоке, со стороны Восхода высилась одинокая гора с полуразваленной скальной вершиной, в сумерках похожей на развалины средневекового замка. На западе площадка заканчивалась глубоким ущельем, за которым к поднебесным вершинам массивного горного хребта круто убегал ровный, чистый склон, напоминающий гигантскую морскую раковину.
Максим был невероятно рад, что место походило на то, что описывал старик.
— А теперь будем ждать! — торжественно проговорил он, глядя на своих приятелей воспаленными глазами. — Это можно увидеть, по утверждению старого вогула, только в это время…, потом опять жди целый год. Поэтому я и гнал вас сюда в таком темпе. — Максим опять склонился к куску бересты, на которой были едва заметны какие-то знаки, схемы… — Все правильно!
Ждали всю ночь. Оула с Ефимкой еще как-то покемарили, прижавшись друг к другу, кутаясь в рваные оленьи шкуры. А Максим не спал. Он ждал своего звездного часа. Сколько и о чем он только не передумал за ту ночь!?
Никто толком не знал, зачем они забрались на такую высь. Не знал и сам Максим. Но то, что здесь должно что-то произойти — уже никто не сомневался. «С первыми лучами!.. С первыми!..» — не переставал твердить Максимка, едва сдерживаясь…
Утро наступало долго. Сначала зарозовели вершины хребта. Они плавно насыщались, будто зрели, пока не вспыхнули сильным оранжевым светом взошедшего солнца. Небо получило свою глубину. А на дне ущелья заворочался и начал подниматься лиловый туман. Все вокруг затихло и приготовилось… Максим метался по площадке. Заглядывал в скальные трещины, под огромные камни, пытаясь их сдвинуть… Его нетерпение достигло предела. Оула с Ефимкой поглядывали на приятеля с тревогой.
А чистое, прозрачное утро входило в силу. Уже весь хребет горел золотом! Туман рос, поднимался на глазах.
— Смотрите, что это!.. — Ефимка выбросил дрожащую руку в сторону хребта.
На его золотистом склоне четко проступила огромная тень в виде женской фигуры с ребенком на коленях. Женщина сидела ровно, глядя куда-то вдаль, туда же смотрел и ребенок.
«Боженька!.. Всевышний!..» — воспаленное сознание Максима было на грани…
…Гладко зачесанные волосы на затылке женщины были собраны в пучок. Высокий, отвесный лоб по-гречески сразу переходил в прямой, чуточку удлиненный нос. Тонкие губы, выпуклый подбородок, длинная шея, едва заметная грудь… Ребенок сидел столь же ровно и во многом походил на женщину.
Эта огромная парная тень медленно двигалась вправо и вниз… к туману.
Максим с Ефимкой, а потом и Оула опустились на колени и перестали дышать. В эти первые минуты они не отдавали отчета своим действиям, не пытались анализировать это природное явление, они, как и тысячи, а может десятки тысяч предшественников предавались удивительному чувству — сопричастности явлению, чуду, выходящему за рамки обычного, земного!..
Минута за минутой пробегали как мгновения, а они боялись моргнуть, шевельнуться, даже думать… Хотя в голову Оула настойчиво билась мысль, что вот для этого он и жил, наверное, все это время, терпел, лишился Родины, родных и близких…
Максим боялся, что это все вдруг окажется сном…
У Ефимки все плыло в глазах, и силуэт начинал походить на его мать, а на коленях был он, только маленький…
Вдруг, когда изображение коснулось тумана, голова женщины стала терять контуры профиля…, исчез нос, губы, затылок…, появились обе щеки, уши…, она…, она повернулась!..