Больше не раздумывая, он бросился к бараку. И здесь глубина снега была таковой, что пришлось брести как по топкому вязкому болоту. Потревоженный ногами снег ветер подхватывал целыми охапками и уносил дальше, крутил, хлестал в лицо, мешая и смотреть, и дышать. Взмокла спина. Пришлось сделать небольшую петлю, чтобы обойти проволочный забор и перейти его в том месте, где столбы совсем легли. Дойдя до барака, Виталий заглянул за угол…. Ни малейших признаков чего — либо живого. От стены пахнуло давней жизнью, старым деревом, глинистой штукатуркой, истлевшей материей…. Здесь было немного потише и Виталий присел на еще крепкую завалинку. Отдышался, взглянул на часы. Все, время вышло. По Юркиному графику Василий Саамов уже на всех парах мчится к вездеходу. Пора выбираться назад. С другой стороны, рассуждал Виталий, побывать в бывшей зоне и не заглянуть внутрь барака — по меньшей мере, не профессионально.
И он стал спешно пробираться к противоположному торцу здания. Преодолев нелегкий путь вдоль бесконечно длинной барачной стены с многочисленными зарешеченными окнами, Виталий добрался до входа. Дверей не было, огромный сугроб завалил проем. Раскопав его, пробрался в «предбанник» — дощатый пристрой. Тяжелая, оббитая каким-то рваньем дверь самого барака висела на одной петле. Виталий вошел.
Справа и слева на всю длину помещения теснились двухярусные деревянные нары. На дальней торцевой стене была изображена дородная женщина в розовом, с маленькой гитарой. За ней — бледно-голубое озеро и два лебедя, по углам порхающие голуби с цветочками в клювах. Под окнами, где не было стекол, высились снежные сугробики. Снег, словно пыль, тонким слоем лежал повсюду. Обе печки были разобраны, видимо местными рыбаками и охотниками для своих избушек. Повсюду валялись обломки кирпича. На прогнутом потолке и дальше на крыше, в тех местах, где когда-то были трубы, светились квадратные дыры, из которых, время от времени, посыпал снежок. Виталий дошел до середины барака и почему-то остановился. Ему стало казаться, что на него со всех сторон смотрят. «Рехнуться можно!? — Виталий сдавил виски и закрыл глаза. — Ну, ведь здоров, отчего это наваждение!?…» И только после этого Виталий впервые почувствовал в себе страх.
Обратная дорога показалась сущим адом! Сильно похолодало! Сухой, колючий снег дробинами бил в лицо, резал кожу! Идти приходилось на ощупь. В завывании ветра Виталию все время слышался надсадный рев мотонарт.
Спустившись к вездеходу, он поразился, как быстро того занесло снегом. Гусеницы едва виднелись. Добравшись до машины, Виталий открыл дверцу и, едва шевеля замерзшими губами, в полную силу выматерился. Кабина наполовину была забита снегом. В спешке, Юрка не закрыл окно, всего-то на два пальца!
Как мог Виталий очистил кабину и забрался на свое место. Едва устроился, как стала мерзнуть спина, потом ноги. Окна запотели. В щель продолжал сыпать снег. «Ну, дорогой мой, и сколько же ты здесь просидишь!?» — задал он себе вопрос и тут же ответил: «Не более получаса…»
Заметно потемнело, хотя на часах был еще день. «Где же этот долбаный Василий со своим драндулетом!?… По времени Юрка уже более часа пьет чай в его избушке!.. Если…, конечно… дошел!..». Виталия прошиб такой озноб, что клацнули зубы. «Что же могло произойти на отрезке в пять километров!?» Он все больше и больше стал склоняться к тому, что Юрка по каким-то причинам не добрался до Заячьей губы. Но если бы он не нашел охотников, то вернулся бы назад. Идти обратно по ветру гораздо легче. И не заблудишься, обойти насыпь невозможно. Стало быть, что-то случилось…
«Ну что, схлопотал на свою задницу приключеньице!?… Теперь не хватает еще околеть в этом железном гробу и превратиться в ледышку, как полторы тонны оленьих туш в кузове! Надо что-то делать, иначе — конец тебе, Виталий Николаевич. И не до шуток». Едва он приоткрыл дверцу, как порыв ветра вырвал ее из рук и хлестко ударил о переднюю стойку. А в лицо точно швырнули целую лопату снега. Выбравшись наружу, Виталий отметил, что стало еще холоднее, а ветер злее и жестче.
Решение возникло не в сознании, которое тягучим маслом медленно, с опозданием реагировало на то, что делали руки и ноги. Тело как бы само влезло в малицу, что навязал Касьяныч. Карабин сам прижался к спине. Топор распорол тент на кузове и опустился на выскользнувшую розоватую оленью тушку. Отрубленная задняя нога еле влезла в рюкзак. А ноги, глубоко увязая в снегу, вынесли Виталия на насыпь. Шквальный ветер едва не сбросил его обратно. Осмотрелся. До сознания дошло, что пока все правильно. Сразу по ту сторону насыпи… — пропасть. Темно-серая бездна, которая с большой силой выбрасывала из своего нутра все новые и новые заряды сухой снежной крошки и хлестала ими наотмашь. Хлестала и справа, и слева, и прямо….
Виталию стоило больших трудов дойти до утеса, наверху которого едва проступал скелет вышки. От траншеи, что он проделал с час-полтора назад, не осталась и следа. Пришлось заново торить путь, буксовать, месить глубокий, сыпучий снег, цепляться за ломкие, скользкие ветки, подминать под себя все, что хоть как-то помогало подниматься на склон.
Когда Виталий заполз в барак, было такое чувство, что он наконец-то выбрался из штормящей морской пучины и оказался на корабле, точнее на какой-то старинной, деревянной шхуне или фрегате. Снежный ураган, не жалея сил, бился в старые корабельные борта-стены, свирепо свистел где-то наверху, путаясь в мачтах и такелаже. Барак скрипел, скрежетал всеми суставами, дребезжал остатками стекол, стонал, молил о пощаде…
Взмокшая спина быстро остывала. Виталий огляделся. Квадратные окна, перечеркнутые вторым ярусом нар, лилово светились. Усталость во всем теле была неимоверная. Иссеченное снегом лицо горело огнем. Под вой и содрогания он поднялся и еле дотащился до женщины с гитарой. Снял малицу. Несколько досок пола были кем-то выдраны. Под ними чернела земля, которая играла роль утеплителя, под которой должен был находиться еще один пол — «черновой», а уж потом подпольное пространство, догадался Виталий. Он взялся за топор. Расширил дыру. Щепки сложил домиком. Едва вспыхнул огонь, как окна погасли и стали черными. Множество сквозняков тут же набросились и стали теребить, рвать во все стороны молодой огонь. Тени от нар зашевелились чуть ли не в такт скрипу и скрежету. Виталий подбросил щепок. Снял пуховик и опять взялся за топор. Он отчаянно рубил все, что попадалось под руку. Заготовил дрова, взялся за мясо. Чувство острого голода давно прошло, но поесть было необходимо, и он стал стругать оленью ногу. А когда потянулся к рюкзаку за солью, ни с того ни с сего возникло ощущение, что кроме него в бараке есть еще кто-то.
— Кто здесь!? — неожиданно для себя, громко крикнул он в темноту. — Птьфу, черт, придет же такое в голову… — Виталий достал соль, промороженный рассыпчатый хлеб и приготовился закусить.
«О-о-ох!» — вдруг отчетливо послышалось через скрипы и завывания ветра. Через паузу еще раз: «О-о-х!»
— Ну, в чем дело!?… — чуть тише, враз осевшим голосом повторил Виталий.
Очередное «о-о-ох!» было ответом.
«Да, что же это такое!? То солдат на вышке, то какие-то вздохи, «охи» да «ахи». Глядишь, еще сам сатана появится!» — Произнося про себя последние слова, Виталий действительно выглянул в проход…
Там, в дверном проеме… кто-то стоял!..
Глава вторая
— Ты куда, отец!? — чуткий Василий приподнялся со своего места. На широком топчане кроме него спали еще четверо: двое его сыновей и младший брат Никита со своим сыном Андреем.
— Лежи, лежи, — ответил ему тихий, хрипловатый голос. Этот голос поднялся со своей лежанки, устроенной за печкой, мягко, еле слышно прошуршал кисами до стола. Тонко звякнул стеклом керосиновой лапы. Шикнул спичкой, запалив фитиль, и тотчас появился в маленьком, черном окне как в зеркале. Оконное стекло отразило лишь освещенную часть лица, многое смягчив в нем, оставив главное: ежик белых волос, жесткие скулы, упрямый подбородок и умные, немолодые глаза.