Приземляюсь вновь на ровный конек, делая грациозно выезд, делая ход назад наружу.
— Молодец, Лада!
Продолжаю свою программу быстрым волком, переходящий в либелу. Стараюсь нормализовать дыхание, которое полетело к чертям. Снова делаю выезд на правой ноге, заход на уголок. Вновь произвожу несколько четких дорожек, и иду на ускорение. Попадая в такт с музыкой, делаю аксель три с половиной оборота. Ровное приземление дает мне сделать следом тройной. После - двойной. Выезжаю на одной ноге, делаю незамысловатую дорожку, чтобы нормализовать свое состояние. Следом ласточка, несколько волчков и падаю на лёд, будто бы у меня закончились силы.
Тяжело дышу. Сердце норовит выпрыгнуть из груди, а отбивающий молоток пульса в висках заглушает все вокруг.
Музыка стихает. Тренер молчит. Я слышу лишь свое тяжелое дыхание, которое отражается от льда.
— Отлично, — достаточно тихо, чтобы расслышать, говорит тренер.
Я поднимаюсь на ноги, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Голова кружится. В коленях чувствую мягкость, которая быстро разрастается по всему телу. Перед глазами все плывет.
— Вот видишь, ты же можешь не сбавлять скорость! Идеальные прыжки! — подбадривает меня тренер, а я словно слышу её в каком-то вакууме. Начинаю массировать пальцами рук виски, но, бесполезно.
В следующее мгновение я падаю на лед, ощущая стылую опору, которая как кажется, скоро меня убьёт.
Глава 2. Демьян
Демьян
г.Великий Новогород.
Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого, Гуманитарный институт.
— Заходи, Дьмьян!
Я вхожу в просторный кабинет директора института. Это большое помещение, в котором добротные деревянные книжные шкафы заваленные до отвала различными папками и книгами. Сказать по правде, я ненавижу этот кабинет всей своей душой. Как только поступил сюда, то сразу же попал на ковер к директору за драку. Прошло несколько недель и я вновь оказался тут. Это стало, так скажем, традицией, появляться у Владимира Ильяча так часто с причиной, и без.
Директор нашего института, мужчина, лет шестидесяти. Он держит себя в форме, и каждое утро, с его слов, он начинает часовой пробежкой по парку около своего дома. Жены нет, детей тоже. Мужчина посвятил всю жизнь спорту и теперь, учит других неотесанных детей быть в гармонии с миром.
Если честно, то это полнейшая чушь, что аж глаза слезятся от бреда. Владимир Ильич смотрит на пристально меня голубыми глазами так, что мне становится неуютно под натиском его взгляда. Я закрываю за собой дверь, поправляя лямку портфеля на плече, и, развернувшись, останавливаюсь перед его столом.
Несмотря на то, что кабинет Ильича (так мы прозвали его между собой в универе) просторный, то в нем умещается аж целый диван с двумя креслами среднего размера слева от двери, в самом углу. А вот перед его столом, небольшой стол-пристройка с шестью стульями, в тон мебели. Для важных совещаний, ну или же... для забавления с его секретаршей, Мариной Заволодкой. Та еще стервочка, знаете ли...
— Вызывали? — расшибаю затянувшуюся тишину своим голосом.
— Да, Орлов. Вызывал.
Сую руки в карманы брюк и жду, когда директор начнёт читать свои нотации. Мне становится скучно так жить: директор, учёба, хоккей, друзья. Снова директор, учёба, хоккей, друзья. Ощущение, что я попал в неразрывно петлю времени и теперь, мне нужен либо смириться, либо попытаться из нее вырваться.
— Проходите, — указывает он рукой на стул, стоящий напротив него через стол, — присаживайтесь.
Я лениво следую указаниям, хотя самому чертовски хочется побыстрее отсюда улизнуть. Ильич сегодня надел на себя синий костюм с клетчатым в тон галстуком. Формы в университете, как таковой не было, лишь пожелание по цветам носящих вещей студентов. И, как ни странно догадаться, цвет университета был — синий.
Я плюхаюсь на стул , ставя рядом с собой портфель. Директор смотрит на меня с секунду другую, а после говорит:
— Ну что ж, Орлов. Сегодня наша последняя с вами встреча.
— Да, — киваю ему в ответ, наслаждаясь тем, что это в действительности последний учебный день в этом помойном университете.
— И на удивление, в свой последний учебный день вы ничего не сотворили?
— Знаете ли, — начинаю я, откинувшись на спинку стула, — хочется уйти с добрыми воспоминаниями о себе.
"О да, я лукавлю" — определяю про себя. До такой степени, что от этой лукавости сводит челюсть. Но вместо чего-то едкого, что я всегда умудряюсь вытворить, я лишь правдоподобно улыбаюсь директору. И тот, конечно, все прекрасно понимает.