неслась по линолеуму, ушла у нее из пальцев (это напоминало какую-то сцену лова с острогой из Купера) и, докатившись до комнаты, очень ловко попала под ноги мужу, перемещавшемуся откуда-то с газетой, заставив его рухнуть плашмя, а сама откатилась под сервант и выглядывала оттуда с удивительно уютным видом, как бы спрашивая: чего это вы, хозяева, взгомозились? что у вас за шум, а драки нет? Хозяйка кинулась за ней, но дом качнулся в обратную сторону, и салака, использовав своего распластанного хозяина как горнолыжный трамплин, гордо взмыла в воздух, прогудела у хозяйки мимо виска и снова оказалась на кухне, где в момент ее прибытия что-то рухнуло, так что любая грамотная баллистическая экспертиза по звуку вычислила бы траекторию салаки и ее нынешнее местонахождение. Но жена была больше по закупкам, чем вычислять траекторию, а тут как раз в дверь кто-то зазвонил, и хотя ее пластающийся муж кричал, чтоб никого не пускала, потому что мало ли кто там сейчас, но она почему-то от потери соображения рассудила, что это кто-нибудь из профессиональных ловцов салак, как бывает, что обходят по подъездам люди, ориентированные на мышей, и что, возможно, это сам Павел Сергеевич, чьи успехи в одолении рыб были известны. Это, правду сказать, не был Павел Сергеевич, потому что истинный Павел Сергеевич со своего шестого этажа в этот момент с оцепенением смотрел, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник, как их дом, этаж за этажом, уходит, трясясь и стеня, в кипящую землю, но она этого не знала и предупредительно крикнула в дверь, что все, что ему доведется в этом доме поймать, принадлежит ей, и только на таком условии она его впускает. В дверь веско вошел Недоручко В.А., 1956 года рождения, все еще с каслинским литьем в размозженной голове, и представился Сергеем Михайловичем. Он оказался среди людей, на том свете по недоумию возбужденных проповедями Терентия Гальбы, – до того, что решил проверить, так ли яростно и интересно все в этом мире, который ему не вовремя привелось покинуть, и какими-то путями выполз оттуда через подвал, мертвецки пахнущий лежалой картошкой. Жена, смущенная состоянием его головы, по которой видно было, что профессиональных знаний в ней немного уцелело, а те, что есть, заветрились, все же пустила его в дом, поскольку он выказал такое намерение, и гостеприимно сказала: «А вот тут у нас салака». На мебель Недоручко смотреть не стал, недружелюбный к человеческому искусству с тех пор, как, встретившись с настоящим Плутоном, он увидел, до какой степени на него не похожа та отливка, что сидела у него в голове, так что если бы милиции понадобилось найти его по этому портрету, она ничего бы не добилась, – но салаку пошел посмотреть с интересом, потому что, будучи нрава созерцательного, часто сидел у Стикса, наблюдая, какие странные породы берут там на мотыля. Сев на корточки, он с интересом оглядывал кухню в этот ракурсе, ища, откуда блеснут салачьи зубы с прилипшей паутиной, но в дверь опять зазвонили, и он, сказав, что откроет, пошел и распахнул дверь перед скелетом, которого наготу ничто не прикрывало, кроме галстука, и если жена самонадеянно претендовала на все, что попадется Сергею Михайловичу в ее доме, то тут она поняла, что сразу надо было очертить круг притязаний, чтобы не было непонимания в дальнейшем. Что не стоит пускать скелет в дом, они как-то сразу все поняли, но он, никого не спрашиваясь и видя, что тут весело, хотел было перенести костяную ногу через порог, как вдруг те самые трубы, что обусловили цветение странных орхидей в квартире одного человека, с сатаническим шипом пустили кипящую струю поперек двери, и пройти сквозь нее стало невозможным. Эта струя размыла купленный давеча хозяином торт «Тирамису», приготовленный по старинной технологии, со всеми теми афродизиаками, которым он обязан своим названием, и пролетавшие над пахучим кипятком мухи, забыв о первоначальной цели полета, с обезумевшими глазами начинали гоняться друг за другом. Стоя по обе стороны того, что в старых вузовских учебниках литературы назвали бы «пряно-эротической струей», обитатели квартиры, с одной стороны, и скелет при галстуке, с другой, не видели, как возникший на лестничной клетке призрак Серафимы Павловны, с бесплотною улыбкой поглядев на их стояние, в знак прощания наклонил голову, через которую видно было синюю краску лестничных стен, и пошел дальше вниз, к подвалу. В это время дом дал новый крен, и салака, опрометью прокатившись по насторожившейся квартире, вверглась с огненными брызгами в дымную ширь меж дверей, выскочила оттуда с выражением самой недвусмысленной похоти на длинном лице и накинулась на хозяйку, мало стесняясь присутствием ее мужа. Та, однако, не будь дура, выхваченным из Недоручки каслинским литьем убила салаку влет, и с лицом, разгоревшимся от охоты и действительно прекрасным в эту минуту, вставила чугунного Плутона обратно в паз, сказав: «Спасибо, Сергей Михайлович». Со смешанным чувством смущения и облегчения покидаем мы эту историю. Все шло, нет – летело к концу. Петров, решившийся-таки выскочить из квартиры, поскольку гнев оказался в нем деятельнее страха, бежал, задыхаясь, вверх по лестнице, следом за улетающими брюнетками, в то время как дом, внутри которого он бежал, с той же стремительностью двигался в противоположную сторону. От жены, углубившейся в свое внезапное бессмертие, как в самое большое испытание из тех, что ей выдавались, он, тигриным скоком расстилаясь над лестницами, мимо мертвых глаз, уставленных на него из подвала, мимо кипящих сладострастием загробных рек, на чьих заливных лугах чугунный Плутон, восстав из чьей-то головы, победно овладевал плачущей племянницей, средь вдовьего стона несущих конструкций, мимо страшных руин Серафимы Павловны и таких же, но умиротворенных руин Ивана Петровича, подле которых уже никого не было, мимо запертой двери Павла Сергеевича, из-за которой неслись крики, что он еще так молод, и наступающих на лестничную клетку джунглей одного человека, мимо всех тех людей, с их бедной опытностью, которые квартировали здесь и чье сердце неотступно находилось в чьих угодно руках, только не в их собственных, Петров, с неистово бьющимся сердцем, вслед за извивающейся брюнеткой вынесся, выбив головой люк, на самую башенку и застал еще тот момент, когда с вершины дома, торжественно и мрачно погружающегося в кипящие пропасти земли, можно было видеть спокойное небо субботнего вечера и красное солнце, укрывающееся за соседними домами. Хочется надеяться, что Петров успел застать это мгновенье, в котором, кроме него, никто больше не присутствовал, и услышать, стоя со свернутой газетой на краю обреченного дома, как в раскинувшемся воздухе незримый филармонический хор, весь стоявший разутым, твердит ему о любви. Все это продолжалось очень недолгую секунду, а потом последний треск возвестил об окончательной гибели дома №37, поглощенного вечно голодной матерью-землей. Замешкавшаяся над башенкой брюнетка заложила круг, наклоняясь над тускнеющим зерцалом городской пучины, но тут рука Петрова, выдернувшаяся из грунта, последним усилием ухватила ее за стройную ногу, – и с гортанным криком, маша в воздухе оставшейся ногой, она повлеклась за неумолимым победителем к новым местам жительства, пока тяжелые земляные буруны, с пеной грязного снега на гребнях, не сшиблись и не успокоились над ее головой.