Хью Валпол
Озеро на холме
Фостер бессознательно бродил по комнате, затем остановился у книжного шкафа и стал медленно, внимательно рассматривать книги. Его взгляд скользил по книжным рядам, ненадолго задерживаясь то на одном, то на другом томе. Хозяин дома — приятель Фостера, стоял позади и пристально смотрел на худую, жилистую шею своего гостя, которая как палка торчала из воротника фланелевой рубашки. С какой легкостью он мог бы взять Фостера за горло и сдавить его так, чтобы у того перехватило дыхание, и какое несказанное, неземное удовольствие он тогда испытал бы!
Низкая, с белыми стенами и потолком комната тонула в легких, нежных лучах Лейклендского солнца. Октябрь — самое удивительное время на Английских озерах, когда золотистое яркое солнце медленно плывет по абрикосовым небесам к рубиновым вечерним зорям. На землю ложатся сумерки, которые постепенно густеют, и все вокруг переливается. То здесь, то там отражается багрянцем закат на деревьях, блестит серебром листва, словно капельки янтаря играют в воде звезды. По небу, как испанские галионы, медленно плывут облака, покрывая собой вершины холмов, они то смыкают, то размыкают свои ряды; то, как целая армия призраков, стремительно падают вниз, в самое сердце долины, затем вдруг поднимаются высоко-высоко и тонут в небесной лазури, становясь тонкими и бледными.
Фасад коттеджа Фенвика выходил прямо на Лоуфелз: справа в окна были видны холмы, у подножия которых блестели воды большого озера.
Фенвик посмотрел на спину Фостера и вдруг ему стало так плохо, что он был вынужден сесть, на миг прикрыв глаза ладонью. Фостер приехал сюда прямо из Лондона, чтобы все расставить на свои места. «Все расставить на свои места» — это было так похоже на Фостера. Сколько лет он его знал? По крайней мере двадцать, и в течение всех этих лет Фостер умудрялся прекрасно ладить со всеми окружающими его людьми. Он не мог вынести неприязни по отношению к себе; ему не нравилось, когда кто-то мог подумать о нем плохо; он хотел, чтобы все вокруг были его друзьями. Возможно, это являлось одной из причин, почему Фостер так преуспел в своей карьере, а Фенвик — нет.
Фенвик был на сто процентов противоположностью Фостера в этом отношении. Ему не нужны были друзья, и ему всегда было глубоко наплевать, нравился он людям или нет, особенно тем, к которым он очень часто испытывал чувство презрения, а презирал он многих.
Фенвик еще раз взглянул на худую, согнутую спину Фостера и почувствовал дрожь в коленях. Через минуту Фостер повернется и скажет своим скрипучим голосом что-нибудь насчет книг: «Какая у тебя прекрасная библиотека, Фенвик!» Сколько, сколько раз бессонными ночами Фенвик слышал этот голос где-то рядом, у кровати. И сколько раз он ему отвечал: «Я ненавижу тебя! Ты причина всех моих неудач! Ты всегда был на моем пути. Всегда! Всегда! Всегда! Строил из себя доброго дядю, притворялся, а на самом деле не упускал случая, чтобы показать окружающим, каким ничтожеством я был в твоих глазах, тщеславный болван. Ты ничего от меня не укроешь! Я тебя вижу насквозь!»
Двадцать лет Фостер постоянно стоял на пути Фенвика. А все это началось с одного случая, когда известный издатель Роббинс нуждался в помощнике редактора для своей популярной газеты «Партбенон». Фенвик отправился на собеседование, и они замечательно поговорили. Какой это был разговор! Фенвик великолепно обрисовал Роббинсу перспективы его газеты. Он помнит, как Роббинс, с трудом передвигая свое огромное, толстое тело по кабинету, временами восклицал: «Да, да, Фенвик, это прекрасно! Это просто отлично!» Фенвик также помнит, как после всего эту работу получил… Фостер.
Издание просуществовало примерно год или что-то около этого. Тем не менее работа в газете принесла Фостеру известность, ту известность, которая могла бы принадлежать ему!
Пять лет спустя вышел роман Фенвика «Горькое алоэ». Над этой книгой он работал три года, три года нечеловеческого труда и бессонных ночей. И вдруг, почти одновременно с выходом книги, Фостер публикует свой роман «Цирк», который принес ему славу и признание. Но Небеса знают — эта книга была самым настоящим сентиментальным хламом. Вы, конечно же, можете сказать, что одно произведение не может помешать другому — но так ли это? Не появись роман Фостера, и толпа тупых, невежественных лондонских критиков, которая своими оценками может дать книге жизнь или вовсе забрать ее, принесла бы детищу Фенвика заслуженную популярность. Но как бы там ни было, роман Фостера был написан, и всеобщая слава и признание достались ему.
После этого случая история неизменно повторялась. Так или иначе худое, тщедушное тело Фостера почти всегда вставало на пути Фенвика к успеху. Он был причиной всех его неудач.