Пол уехал раньше остальных, сославшись на занятость, а попросту говоря, его совсем пьяного вытащили под руки из-за стола и усадили в машину. После событий, происшедших в прошлом году в «Камнях», разрыва с Ольгой и смерти деда он частенько стал употреблять непомерное количество спиртного и иногда напивался, как выражаются русские, до поросячьего визга. И черты характера, как грубость и несдержанность, доходящие порой до безумия, которые он раньше скрывал под личиной добродушия, вырывались наружу, наводя порой ужас на присутствующих. Стысь, видя приближение таких минут, старался поскорее увильнуть домой, чтобы не быть свидетелем буйства патрона. И на этот раз он не стал сопровождать шефа, как бывало всего год назад, отдав его на попечение охранников, а сам предпочел продолжить увеселение, и пробыл в ресторане до конца пиршества, в перерывах после очередной рюмки бегая в туалет и вытирая сократовский лоб и бычью шею большим шёлковым платком. Собутыльники почти все покинули стол, а Стысь всё прикладывался к рюмке коньяка, почти не закусывая. В машине ему стало душно, несмотря на открытые окна, и он, не доезжая квартала до дома, отпустил шофёра, а сам решил проветриться, пройдя несколько сот метров по весенней Москве.
Было начало мая. Столица только что отпраздновала общенациональный праздник — День Победы. Несмотря на поздний час на улицах мелькали прохожие, которых выманила из домов тёплая погода. Ещё не успели снять с домов и столбов красные флажки и транспаранты. Деревья распускались, и улицы не казались такими пустыми. Начал накрапывать мелкий тёплый дождик, и Стысь поднял воротник длиннополого плаща, чтобы дождинки не попадали на шею и не стекали под рубашку.
Он снимал квартиру в многоэтажном доме старинной постройки за тысячу баксов. Хозяева жили на даче где-то километров за пятьдесят от Москвы и на квартиру наведывались только раз в три месяца, чтобы взимать квартплату и платить за израсходованную электроэнергию. Поэтому Стысю никто не досаждал, и он жил в четырёх удобных комнатах, предоставленный самому себе и мог позволять те немногие радости, что так отрадны для одинокого мужчины.
Он прошёл под арку во двор, предвкушая в душе, что сейчас отдохнёт, завалится на широкую тахту, блаженно вытянув ноги, и сон сломит его набравшееся водки тело и безмятежный покой продлится до утра и дольше, потому что Пол предоставил ему выходной.
Шаги гулко отдавались под сводами. Занятый своими мыслями, Стысь не заметил, как от стены отделилась тёмная фигура и преградила ему путь. Почти столкнувшись с человеком в плащевой куртке с капюшоном, низко надвинутым на глаза, Стысь оторопел, и замер как вкопанный, не зная, что предпринять. Хмель разом покинул голову. Человек, по всему, ждал именно его. Он грубым голосом проговорил:
— Не дергайся, Алик! — И взял его за пуговицу плаща.
Несмотря на то, что мужчина назвал его по имени, Стысь отстранился назад, высвобождая пуговицу, и машинально опустил руку в карман плаща, где лежал газовый баллончик, но рука незнакомца цепко обхватила запястье и голос вновь повторил:
— Я ж сказал: не дергайся!
На Стыся пахнуло сивушным перегаром и запахом крепкого табака. Он, подобравшись, внимательно вглядывался в смутно белевшее под капюшоном лицо. Ему показалось, что голос был знаком, но сразу не мог определить, кому он принадлежал.
— Не узнаёшь? — спросил мужчина с лёгким хрипловатым смехом. — Быстро ты друзей забыл.
Он перестал смеяться и откинул капюшон. На Стыся в упор смотрели два глаза, как две круглые маслины, вдавленные по обеим сторонам массивного носа.
— Обух?! — выдавил ошеломлённо Стысь, и напряжение, которое он чувствовал во всём теле, исчезло. Непроизвольный вздох вырвался из его груди. — Ну, ты меня и напугал! — Он вытер рукой лоб, то ли вспотевший, то ли мокрый от дождя. — Это ты?! Вот не думал встретиться…
— Ты считал, что я прожигаю жизнь в уютном кафе где-нибудь на берегу тёплого моря?
— Я полагал, что ты… ты…, — стал заикаться Стысь, не зная, что сказать и как себя вести с бывшим подельником, изменившим Полу и принимавшим участие в краже сундука хозяина.