Семён заводил парнишку на мелководье, они оба черпали воду пригоршнями и пили.
— У нас тут не просто какой-то водоем, а Царь-озеро. Ты это запомни. Оно нам в наследство оставлено нашими дедами и прадедами. Они его сохранили и сберегли, теперь нам с тобой его хранить и беречь. Соображаешь?
Старший намыливал травяную мочалку и принимался тереть маленького, приговаривая:
— Вот так… вот так. Тут вода целебная. Будешь у меня, как ядрышко из ореховой скорлупки. Как грибок, который с хрустом вылез после дождичка.
И вспоминал обидный упрек Таньки: у тебя, мол, своего-то нет парнишки, вот ты и пристаешь к нашему Володьке.
Почему, в самом деле, не было у Семёна Размахаева такого парнишечки? Так опять же распорядилась судьба, а она не всегда справедлива. Обостренное отцовское чувство владело им, когда он легонько, бережно тер мочалкой плечики, выгнутую спинку, старательно намыливал круглую русую головенку.
Володька ежился, жмурился, тер глаза.
— Дядь Сёма, давай про золотую рыбку, — звенел он, — а то зареву! Мыло щиплется.
Сто раз уже рассказывал Семён Володьке про эту самую золотую рыбку, можно и ещё.
— Не реви. Жили-были старик со старухой у самого синего моря… вот как у нашего озера, на берегу. Старик ловил неводом рыбу.
— Я папе сказал, а он говорит: браконьер твой старик.
— Не слушай его, слушай меня. Старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла свою пряжу. Вот однажды закинул он невод, пришел невод с одною тиной.
— А потом с золотой рыбкой?
— Погоди, парень, не спеши. Второй раз закинул он невод — пришел невод с травою морскою. Он в третий раз закинул невод.
Однажды (рассказать — никто не поверит!) во время очередного отмывания Володьки от машинного масла приплыла к ним и в самом деле рыбка из озерной глуби сюда, на мелководье. Они оба разом увидели ее в двух шагах от себя среди кусточков осоки и замерли. И она смотрела на них выпуклыми немигающими глазами, то одним, а то повернется — другим. Рыбка была довольно большая, с ладонь, золотая чешуя ее посвечивала на солнце, играла, переливалась, когда она так божественно шевелила плавниками и хвостом. Семён явственно увидел, как она открыла рот и то-то сказала им, но что именно, не было слышно. И еще: Семёну показалось, что рыба улыбается, ласково и дружелюбно. Выпустила изо рта хрустальный пузырёк, повернулась — золотом осиянно осветился бок ее в крупных и мелких чешуйках — и уплыла.
— Видал? — в восторженном онемении спросил Семён у Володьки.
— Видал, — шепотом подтвердил Володька и оглянулся на Семёна: как же, мол, всё это понимать?
— Не шевелись, она опять приплывет, в чешуе, как жар горя.
Стояли, замерши, напряженно вглядываясь в воду. Ветер налетел, блики засверкали по всему озеру, и показалось, что тут и там мелькнуло сразу несколько играющих рыбок, уже не в золотой, а в серебряной чешуе.
— Их много, таких красивых лягушек? — спросил Володька.
— Ты что, это ж была рыбка!
— Не-ет, — убежденно возразил Володька. — Лягуха, только очень красивая, в чешуе.
Тут и Семён засомневался:
— Наверно, сначала-то она была рыбка, а потом превратилась в лягушку.
Боковые-то плавнички и впрямь похожи были на лапки, и хвостом шевелила как-то иначе, не похоже на рыбку. Может, это не хвост, а задние лапы, сложенные вместе? У парнишки глаза острее, он не мог ошибиться.
Такое вот происшествие случилось, они его долго потом обсуждали и всегда о нём помнили.
Всякий раз, когда Володька, вымытый и обстиранный Семёном, возвращался домой, там тотчас догадывались, откуда он явился, где был. «Больше не ходи к нему, слышишь?» — наказывали Володьке, но дружеские чувства сильнее родственных, и парнишка прибегал тайком.
— Ты что — предатель? — грозно допрашивал его отец, явно испытывая ревность к Размахаю.
— Не-а, — говорил Володька и опять обещал не бывать на другом конце деревни, однако сдержать обещание был не в силах.
А Семёну доставлял неизъяснимое наслаждение тот факт, что во вражеском стане он имеет своего человека. Это в корне подрывало неприятельскую силу, конечный итог противоборства представлялся Размахаю победным.
— У меня своя агентура, — ухмылялся он мстительно. — Быть вашему Володьке пастухом, а не трактористом.
И вздыхал: как жаль, как жаль, что у него, Семёна Размахаева, нет своего вот такого парнишечки, своего сына! А если был бы…
3Размахаевский дом к озеру самый крайний; стоял, правда, немного бочком, а смотрел всеми тремя фасадными окнами на водное зеркало неотрывно, словно завороженный; таков уж облик у дома, таково уж выражение на его лице и во всей фигуре: похоже, что приглядывал за озером этак ревниво и строго, как хороший пастух за стадом.