«Тише! — раздались голоса обедавших. — Он играет «Ожерелье».
Все знали, что это «Ожерелье»; его слышали за ленчем и за чаем, а ещё прошлым вечером за ужином и потому не успели забыть.
«Да, он играет «Ожерелье», — уверяли они друг друга. Мнение присутствующих было единодушным на сей счёт. Сегодня оркестр играл эту пьесу уже одиннадцать раз: четыре раза по заказу и семь раз — в силу привычки, однако знакомые аккорды были встречены с восторгом неофитов, получивших откровение свыше. Не менее половины присутствующих принялись мурлыкать мелодию, а кое-кто из тех, кто по понятным причинам не мог этого сделать, отложили в сторону вилки и ножи, чтобы разразиться аплодисментами в первый же удобный момент.
А как же «Канетонз-а-ля-мод-д’Эмблев»? В оцепенелом раздражённом удивлении месье Аристид смотрел, как блюдо остывает в полном небрежении или, что ещё хуже, как обедавшие небрежно ковыряют его вилками и равнодушно жуют, при этом расточая свои восторги и аплодисменты музыкантам. Телячья печень и бекон с укропным соусом едва ли удостоились бы столь же холодно-безразличного приема. Задыхаясь от душившего его гнева, титан кулинарного искусства в бессильной ярости оперся о колонну, скрывавшую его от взоров публики, а в это время дирижер низко поклонился в ответ на аплодисменты, которыми буквально взорвался зал. Повернувшись к коллегам-музыкантам, он сделал знак играть на бис. Но прежде, чем дирижёр успел вновь поднять скрипку, из-за колонны раздалось гневное восклицание: «Нет! Нет! Прекратите играть!»
Музыкант в гневном недоумении обернулся. Обрати он внимание на выражение глаз кулинара, всё могло сложиться иначе. Но у него в ушах ещё звучали восторженные аплодисменты, и он лишь рассерженно рявкнул в ответ: «Здесь решаю я!»
«Нет! Вы никогда это больше не сыграете!» — вскричал шеф-повар и в следующее мгновение свирепо набросился на ненавистного обидчика, осмелившегося похитить у него мирскую славу. На пристенном столике была только что поставлена большая металлическая супница, до краев наполненная дымящимся супом, — она предназначалась для припозднившихся гостей; к этому столику Аристид подтащил отчаянно сопротивлявшегося музыканта, и прежде, чем кто-либо из присутствовавших успел сообразить, что происходит, сунул свою жертву головой в почти кипящее содержимое супницы. При этом из дальнего конца зала все ещё доносились редкие хлопки, — публика ожидала исполнения на бис.
Врачи так и не пришли к согласию относительно причины смерти дирижёра оркестра: то ли он захлебнулся, то ли умер от удара, нанесенного его профессиональному тщеславию, то ли был ошпарен до смерти. Однако месье Аристид Сокур, вынужденный сейчас поводить все свои дни в полном уединении, всегда склонялся ко второй версии.