Мистер Контрерас когда-то работал машинистом, сейчас вышел на пенсию, овдовел. Свою замужнюю дочь, похоже, не очень любит. За те три года, что мы живем в этом доме, он ухитрился взять на себя роль не то моего дядюшки, не то опекуна.
Я выдернула руку.
— Моя тетя, младшая сестра отца. Имейте в виду, у нее нюх на пожилых мужчин с хорошими пенсиями. Так что хорошенько держите свои штаны, если она забежит поболтать.
Такого рода замечания всегда выводят его из себя, уж не знаю почему. Наверняка он слышал на своей работе выражения и похлеще, а может быть, и сам изредка ими пользовался. Но стоит мне произнести нечто подобное, как старик выходит из себя. Даже намека на секс не выносит. Сразу напыжится, побагровеет и приходит в ярость.
— Нечего тут выражаться, — бросил он. — Я просто беспокоюсь о тебе, вот и все. И знаешь что, куколка, не стоит пускать к себе кого попало в любое время суток. А уж если впускаешь, не стой со своими гостями в холле, не буди соседей.
Нет, это уж слишком. Захотелось выдернуть прут из лестничных перил и избить назойливого старика.
— Я ее не приглашала! — заорала я так, что у самой в ушах зазвенело. — Я и не знала, что она сюда заявится! И вовсе не желала видеть ее у себя! И тем более выскакивать среди ночи и будить весь дом!
— Перестань орать, — произнес он с гневом. — Даже если ты ее не приглашала, все равно могла бы подняться с ней к себе в квартиру и поговорить.
Я стала ловить ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, не в силах найти подходящие слова. Меня душила ярость. Да и что говорить? Его не переспоришь. С другой стороны… Я-то знала, почему не пригласила Элину в свою квартиру сразу, почему пререкалась с ней на площадке. В надежде, что она возьмет свой полиэтиленовый пакет с ночной сорочкой, повернется и уйдет… И в то же время в глубине души я была уверена, что не смогу выгнать ее на улицу среди ночи. Так что старик Контрерас на самом деле прав, подумала я. Но легче от этого не стало.
— Ладно, — огрызнулась я. — Больше такое не повторится. И отстаньте от меня наконец, у меня куча дел.
Я потопала наверх. Из гостиной все еще доносился храп Элины. Я прошла на кухню, сварила кофе, налила в чашку, взяла ее с собой в ванную и встала под душ. Я была полна решимости уйти как можно скорее — дела не ждут.
Выйдя из ванной, я пробежала к себе в спальню, натянула джинсы и белую рубашку и снова пошла на кухню — приготовить завтрак.
Элина сидела за кухонным столом в замызганном стеганом халате поверх ночной рубашки. Чашку с кофе она держала обеими руками, которые слегка дрожали.
— У тебя получается очень вкусный кофе, детка, совсем как у твоей мамы, — сказала она с явным желанием польстить.
Я открыла холодильник и стала извлекать то, что там было. Не густо…
— Спасибо, тетушка. К сожалению, не могу остаться поболтать с тобой. Поеду искать тебе пристанище.
— Не надо так суетиться, Вики, ох, извини, Виктория. Это вредно для сердца. И вообще, разреши мне остаться, хоть на несколько дней. Я еще не оправилась от шока. Этот пожар… все это так ужасно… Обещаю, не буду докучать тебе. И потом, я могла бы немного прибраться у тебя. Тебе же некогда, ты работаешь.
— Нет, Элина, ничего не выйдет. Ты здесь не останешься ни на одну ночь, — произнесла я так твердо, как только могла.
Ее лицо сморщилось.
— За что ты меня ненавидишь, детка? Я ведь родная сестра твоего отца. Родные должны держаться вместе, разве не так?
— У меня нет к тебе ненависти, Элина. Я просто не хочу ни с кем жить вместе. А с тобой мы просто несовместимы. Уверена, Тони сказал бы то же самое, будь он сейчас жив.
Тут я вспомнила один очень неприятный эпизод. Однажды, много лет назад, тетушка объявила, что хочет жить самостоятельно, и переехала от бабушки в свою собственную квартиру. Очень скоро, однако, она обнаружила, что одиночество ей в тягость, и в один прекрасный день, в субботу, заявилась к нам — мы жили тогда в Южном Чикаго. Она прожила у нас три дня. А потом… потом мой Отец, хоть и не такой импульсивный и взрывной, как мама, а напротив, очень терпимый и добрый, не выдержал. Однажды он пришел с дежурства и увидел ее, пьяную до бесчувствия. Она спала на кухонном столе. Отец отправил ее в вытрезвитель, а потом, когда ее выпустили, целых шесть месяцев с ней не разговаривал.
Элина, похоже, вспомнила то же самое. Лицо ее еще больше вытянулось, во взгляде появилось что-то жалкое. Но сейчас она выглядела более естественно, чем минуту назад.
Я положила руку ей на плечо.
— Сделать тебе яйцо всмятку?
Она не ответила, только покачала головой, наблюдая, как я намазываю гренок анчоусной пастой. Боясь поддаться жалости, я быстро съела его и убежала.