Тем не менее репетиция была настоящим триумфом. Так же, как и состоявшееся 7 декабря 1890 года первое представление "Пиковой дамы", прошедшее, между прочим, без сучка и задоринки. Автора и исполнителей вызывали после каждой картины.
В благодарность за чудное исполнение Фигнером партии Германа в "Пиковой даме" Чайковский спустя два с небольшим года посвятил этому выдающемуся артисту цикл из шести романсов на стихи киевского поэта Ратгауза, которые навсегда вошли в его репертуар.
И снова российская пресса оказалась не на высоте, не поняв новой оперы Чайковского. Чего только не писали газеты: "…в этой опере чувствуется какое-то искание успеха и поспешность работы…" (газета "Новости"); "Масса хорошей музыки потрачена на совершенно неинтересные фигуры, какова, например, фигура Германа…" ("Петербургская газета"); "В опере "Пиковая дама" мало простоты, больше чувствительности, чем чувства" ("Московский листок") и тому подобное. Но обидней всего было то, что уже в феврале 1891 года оперу сняли с репертуара Мариинского театра, не разъяснив ее автору причины.
"…Я жаждал разъяснения, почему в разгар сезона мою оперу, которую я писал с таким увлечением, с такой любовью, в которую я вложил все, что только есть во мне (сил, старанья и уменья), оперу, которую… считаю безусловно лучшим из всего когда-либо мною написанного… как негодный балласт отбросили в сторону…" — горько сетует Петр Ильич Чайковский в письме к директору императорских театров Всеволожскому.
Пришла пора подводить итоги.
Ему минуло пятьдесят, а кажется, будто прожита необъятно долгая жизнь. Потому что он успел постичь все чувства, отпущенные человеку. Не просто постичь — пропустить через душу. Это стоило молодости, здоровья, но Чайковский ни о чем не жалеет — после него останется музыка, в которой он попытался выразить свою безграничную любовь к окружающему миру, каким бы несовершенным этот мир ни был. Он сумел пробудить ответную любовь со стороны многих его современников, хотя меньше всего думал о славе в ее будничном проявлении всеобщего преклонения. Вот если бы его музыка тронула сердца потомков…
Перед Чайковским расстилалась сиреневая в трепетном мареве жемчужных переливов даль Таганрогского залива. Дивная стоит погода для конца октября: в лучах солнца горят червонным золотом свечеобразные кроны красавцев тополей, полыхают роскошным багрянцем фруктовые сады, мягко лучится прозрачная голубизна осеннего неба. Городу к лицу этот грустный наряд, так же, как ему седина. За последний год он окончательно превратился в старца — "Пиковая дама" поглотила последние остатки молодости. Как будто он похоронил не Лизу и Германа, а очень близких, бесконечно дорогих людей. И все никак не оправится от этой потери.
Впрочем, долой меланхолию. Его давно ждут к завтраку.
Брат Ипполит и все его домочадцы рады, точно дети, приезду "знаменитого родственника": мило хлопочут вокруг него с утра до вечера, развлекают всеми средствами, оберегают его покой. А этот "знаменитый родственник", утомленный бесконечными путешествиями, зваными обедами, неприкаянностью гостиничного быта, завидует, еще как завидует, их уютному семейному очагу, тихим радостям спокойной провинциальной жизни.
Брат Ипполит моряк по призванию: по окончании Морского корпуса дослужился до генерал-майора, теперь возглавляет в Таганроге агентство Русского общества пароходства и торговли. Нешуточная должность, к тому же очень ответственная — Таганрог снабжает всем необходимым не только Донскую область, а еще и прилегающие губернии, через Таганрог уходит много грузов по разным направлениям. Городское купечество не жалеет денег на развлечения, которые частенько оборачиваются развеселыми пирушками, гуляньями. Но есть среди них люди с настоящим чутьем к искусству, в городе любят оперу, симфоническую музыку. Наконец, здешние барышни очень бойко играют на фортепьяно. Положа руку на сердце, ему приятно, что в таганрогских салонах нередко звучит его музыка.
А вот в лицо его здесь, можно сказать, не знает никто. Глаза Чайковского задорно блеснули, когда он припомнил вчерашнюю прогулку по Петровской улице: чинно вышагивал подтянутый, застегнутый на все пуговицы Ипполит, отвешивая направо и налево церемонные поклоны, они с Соней шли сзади, мирно беседуя о всяких пустяках. Как вдруг ему неудержимо захотелось созорничать, вытворить что-нибудь эдакое под прикрытием важной Ипполитовой фигуры. Соня чуть не задохнулась от смеха, когда он вдруг взял и пустился в пляс. А ничего не подозревающий Ипполит все так же вежливо и обстоятельно отвечал на поклоны. Вот вам, вот — знаменитый родственник. Вовсе он еще не стар и не хочет превращаться при жизни в величавый и недоступный монумент.