Три события произошли в один день, седьмого октября две тысячи второго, поэтому их невозможно забыть даже по частям. Я пробовал. Но одно затем вызывает в памяти другое, а за ним и третье. Цепная, будь она неладна, реакция. Звеньев немного, но я ими скован по рукам и ногам. Что сделано, то сделано, а что не сделано – тем более уже не исправить и не доделать, поправляя перед зеркалом своей совести респектабельный прикид уважаемого человека.
Одно только я знаю наверняка. У каждого, кто по уши влезал в лучшую из профессий, было нечто подобное. Слово, которое нужно было сказать. Или досказать. Поза, которую ты принял, вместо того чтобы занять позицию. Шаг, сделанный вверх, в то время когда от тебя ждали, что ты будешь шагать вперед. И теперь каждый волочит за собой свои непереписанные главы.
Невероятно, как же мы все-таки прорвались в Буаке. Думаю, все решило появление этого француза с Радио Франс Интернасьональ, Оливье Роже, которому случилось однажды работать в Москве. Он говорил по-русски, перебирая, как четками, местоимениями, с таким милым французским грассированием, что его, пожалуй, хотелось вставить в фильм эпохи застоя про невероятную любовь существ по разные стороны железного занавеса. И голос у него был вполне подходящий перекатам нёбного «р», бархатистый, приятный, доверительный. Впрочем, неудивительно. Мсье Роже работал на радио.
Именно он уговорил ивуарийских полицейских отпустить нас дальше. В самый центр страны. В самый центр гражданской войны. В город Буаке. Но начальник полицейского управления – в каком же городе? Димбокро, кажется? – захотел проявить радушие и приказал по случаю прибытия столь уважаемых гостей из столь разных стран (Украина, Франция) открыть пустующий мотель и накрыть столы в пустующем ресторане пустующего мотеля.
С едой там было туго. Чтобы ускорить процесс, мне пришлось самому взять в руки нож и почистить огромные клубни иньямы, по вкусу напоминающие гидропонную картошку. Кажется, кроме иньямы была еще какая-то еда, хлеб, мясо, уже не помню таких деталей. Зато хорошо помню, что наш вклад в коллективное застолье был достаточно велик. Бутылка немировской водки подешевле, испытанное средство подкупа несговорчивых представителей различных вооруженных формирований, которые имеют обыкновение устраивать блокпосты на дорогах, с одной только целью никого никуда ни за что не пускать. Нас было семеро за столом. Я со своим оператором, Оливье с двумя молчаливыми коллегами, газетными журналистами, хозяин гостиницы и начальник местного полицейского спецподразделения. Трапеза происходила во дворе ресторана, можно сказать, под автоматным стволом. За спиной начальника стоял рядовой сотрудник правоохранительных органов Республики Кот-д’Ивуар в красном берете и с автоматом наперевес. Он внимательно и настороженно оглядывал пространство вокруг стола, выполняя приказ «Смотри, чтобы все было в порядке». Оружие на плече черного амбала выглядело грозно, но еще более убедительно оно смотрелось бы на экспозиции редких образцов вооружения Второй мировой войны, одним из которых оно, собственно, и являлось. На солдатах здесь, видимо, экономили. Начальник, засунув свой берет под погон, взял стакан с водкой и принялся потягивать его содержимое мелкими глоточками, на манер виски, он, видимо, никогда еще не пробовал наш северный напиток. И я ни с того ни с сего решил похулиганить.
– Нет, нет, так это не пьют, – замахал я на начальника обеими руками.
– А как же? – переспросил наивный темнокожий офицер.
– А вот так! – И я наполнил его двухсотграммовый сосуд до края.
– Я в этом не участвую, я знаю этот пггрикол, – мягко заурчал мне на ухо Оливье, прикрывая рукой стакан перед собой. Английский смешивался с французским и русским, как и табачный дым сигарет с разных континентов.
– Дакор, – легко согласился я как раз в тот момент, когда офицер принюхивался к содержимому стакана. Словно и не пил из него до этого.
– Это нужно делать так, – начал я инструктаж. – Водка – это не вино и даже не виски. Чтобы испарения спирта не портили вкусовые качества напитка, его нужно залпом опрокидывать в себя, желательно одним глотком.
В этом месте я сделал паузу со значением, после которой произнес ключевую мысль коварного «пггрикола».