— Линь. — Прошептал мужчина, с болью смотря на любимую женщину, на лице которой, не смотря на близость смерти, была легкая и понимающая улыбка. Улыбка, которая много лет назад выделила ее из толпы благородных девиц Гаолиня и дала начало их любви, переросшей в роман, а затем счастливый и крепкий брак.
— Обещай. — Твердо повторила хозяйка дома, смотря прямо ему в глаза.
— Обещаю. — Ответил ей Бейфонг, еще сильнее сжав ее ладонь.
Воцарилось молчание. Мать, отец и сын не нуждались в словах. Это молчаливое прощание давало мужчинам легче смирится с потерей, а женщине набраться сил перед трудным путешествием в мир Духов.
— Его зовут Шайнинг. — Услышал Бао Бейфонг, когда последние лучи закатного солнца скрылись за горизонтом.
— Что? — Переспросил он у жены, у которой уже не было сил держать младенца и она тихо лежала в обнимку с двумя своими детьми.
— Его зовут Шайнинг. — Повторила Линь Бейфонг, потратив на это последние силы. — Пусть его жизнь будет мирной и спокойной. Пусть времена перемен на настигнут его.
Сказав эти слова он последний раз взглянула на мужа, улыбнулась и закрыла глаза. В этот раз навсегда. Ее дыхание начало замедлятся, становясь все слабее, пока стало почти неразличимым.
Коротким жестом глава Бейофнг приказал стоявшим за порогом слугам забрать отсюда детей и оставить его наедине с умирающей женой. Его приказ исполнили мгновенно и безукоризненно, оставив его наедине.
Последние мгновения со своей женой Бао Бейфонг хотел провести один.
Глава 2
Мир четырех стихий
78 год после после геноцида Воздушных кочевников. Год Собаки.
Поместье Летающего Кабана, Гаолинь, Южный регион, Царство земли.
— Ну как тебе? — Спросил у меня Лао, показав только что использованный лист с высохшими чернилами, на котором был размашисто нарисован каллиграфический символ. — Неплохо получилось?
— Слишком размашисто. — Ответил я, сидя по напротив него по турецкий и задумчиво потирая подбородок ладошкой. Тот еще сюр в исполнении трехлетки, но я уже давно заимел репутацию гения, так что мне прощалось. — Ты слишком торопишься, брат. Стремишься все сделать быстро и красиво, упуская значение слова.
Сказав это я взял в руки лист, на котором с помощью трех коротких и трех длинных росчерков было написано слово «мир». Да, старший брат решил похвастаться перед умненьким младшим, показав свои успехи в каллиграфии. Вот только слишком переволновался.
— Учитель Хао тебе же рассказывал, что каллиграфия это не просто рисование символов. Это умение вкладывать с помощью кисти и чернил на бумагу свои чувства и переживания. — Вещал я, важно подняв вверх палец, отчего старший брат едва сдерживал себя чтобы не прыснуть со смеху. По глазам вижу. Хотя говорил я на полном серьезе. — Поэтому к выбору иероглифа нужно подходить с умом. «Мир» тебе сейчас не подходит, тебе скорее подойдет вот это.
Привстав и дотянувшись до лежавшей на столе бумаге и специально оставленному для меня куску угля, я, на полную напрягая руки, попытался написать два достаточно сложных символа, обозначавших волнение. Получилось так себе.
«Чертовы детские пальцы» — Выругался я на середине процесса, заметив как у смотревшего на мои потуги брата уже начались трястись плечи. Вот застранец мелкий. Хотя чего я хотел от трехлетнего тела, мелкая моторика которого была ниже плинтуса?
— Столько слов, а на деле. — В конце концов не выдержал и не по аристократически заржал Лао, когда я все же дописал символы. Ведь вместо задуманных изящных черт и линий получилась какая-то непонятная возня, в которой с трудом можно было не то что благородную письменность узнать можно, а вообще понять что это не просто уголь на бумагу упал.
— Я еще маленький! — Крикнул я на брата, который продолжал хохотать на полу, схватившись за живот. — Вот вырасту и покажу тебе!
— Да, да, конечно. Пха-ха-ха… — Видать моя устрашающая поза в виде сжатых в кулачки рук и надутых от недовольства щек не произвела на него нужного впечатления, отчего смех еще сильнее усилился.