— Ты так из-за своего..?
На упоминание она скривилась. Не на долго.
Руки её оперённые легли на перила, когтями малость стукнув мрамор. И взгляд, погасший, утонул.
Там, внизу, у подножия гор гуляли остроклювые. Шныряли муравьями меж своих домов, по площади, общались: на лицах их плясали палки. Но когда на площади появлялся блеск, отражаемый от восходящей звезды; когда латы в рассветном оттенке маячить начинали — всё становилось тише.
Когти скрипнули.
— Глупцы неблагодарные, — отозвалась она. Отпрянула.
Следом за нею метнулись одежды драгоценные, платье её, от свободности больше похожее на балахон золотой, под тканями чьими сокрыты пурпурные нежные тона. Но на каждом лоскутке вышивка с камнями: она создаёт плющ. От полов, как от земли, тянулись вверх линии узоров, листьев и цветов.
— Зачем ты так, светлоликая? — протянул собеседник, прислонившись к перилам. Её опаловый взор столкнулся с бирюзовым взглядом.
— Керасай безрассуден и глуп, — твёрдо отозвалась она, топнув звонко каблуком. — Пытается угодить всем! Но не клекасам.
— А потому ему не быть королём, — поддержал собеседник. — Ты говорила, у него попыток много было.
— Гостий сегодня ты увидишь, Вайаран. Правящим нужна крепкая рука, а не пустословие.
— Знатные господа и дамы недовольны им, а я — один из них, Кесира, — он улыбнулся. И в облике своём он, в жестах, был открыт; оперевшись на перила, смотря на неё, и то, как она возвращается.
Коготки птичьи коснулись роскошью поцелованных одежд, как поправляя, скрывая малые небрежные черты. Ворот высокий примкнул к синеватой шее гостя, ленты от эполет стали расправленными. Чёрный костюм в обрамлении золота, а за спиною хвостом спадали полы: как юбка свободная, но обрезанная спереди, дабы не скрыть ног в свободных строгих штанах и широкую обувь, блестящую, словно из прутьев деревьев свитую; но деревья те были бы из металла.
Когти остановились на запонках. Оперённую руку остановила синеватая. Кесира взглянула на Вайарана. Пальцы его тонкие поправили перстень её, дабы камень драгоценный не терялся в кисти. Руки его коснулись её скул, чувствительными кончиками поправляя золотую диадему, тонущую в сизых перьях.
— Считаешь, я буду сиять?
— Ты будешь сиять, — вторил он.
— Среди чужаков сегодня много поборников морали. Лжецы, которым не угодил товар, заговорившие о справедливости.
— Мораль и норма очень относительны; никто не без греха, все ждут суда.
Она прикрыла глаза и чуть потянулась, но ощущала вновь то, что чувствовала каждый день с ним, который месяц звёздный: дыхание рядом отстранённое.
С красивым языком, с повадками монаха.
— Я сделаю этот мир лучше, — говорила Кесира, — выберу лучших, создам качественных. Пройдёт не первый век, но потомки поймут всю выгоду.
— Мечты, амбиции…
— Планы, — она птичьим пальцем прикрыла его грубые губы; обратила в молчание. — На ближайшее будущее.
— Конечно, Ваше Величество.
— Гельетам не хватало Королевы, — она отпрянула, взгляд устремив к мраморным стенам. Перья её вздрогнули. — Но скажи, о гость мой дорогой: ты со мной?
— А могут быть сомнения?
— Ты богат, но ничего не взял. Я не знаю твои побуждения.
Вайаран довольно шумно усмехнулся. Последовал шелест, какой бывал в моменты, когда он поправлял пальцами тонкими пышные волосы. Он улыбнулся, показав клыки, через которые шипел:
— Я здесь за самым лучшим, что может предложить мне этот мир.
И, дабы вновь Кесира не металась, он подошёл к ней. Стоя поодаль, за спиной, большой золотистой тенью. Шаг за шагом, к арке, а там открылись двери.
Обувь выбивала эхо каменное в стенах светлых. Лились по помещениям оттенками аквамариновые огни люстр хрустальных, пляшущих в танце, подобно гостям в центре.
Столов украшенных тут не в том избытке нужном, всё проще, строже, хоть и гостей гораздо больше. Разных, полных шерсти, кожи, перьев, чешуи. Меж ними слуги птичьи с клювами метались, одетые в простое, но пышное, на спинах тёмных держа вышитые печати алые.