— Так значит, Организацию не волнует, что на станции открывают двери в иные миры?
— Если знают, что ты чудовище — да, — радушно ответила Павлин, — да и если на их стороне и только с одним ключом. Лучше достань значок.
Тогда и Архонт, потянув когтями пространство из скоплений электричества, вытащил блеклую мантию. За ней грубый чешуйчатый нагрудник и эмблема на булавке.
Иногда падальщик останавливался и осматривался. Его длинные уши дёргались на звуки белой станции. Здесь были импровизированные мостики, под которыми журчали кристальные ручьи средь белых берегов пола, утекая по белым камням из плитки. Разное пение птиц, чириканье и вой, трели. И от всего этого они удалялись. Шли по мостам всё дальше, вглубь крыла.
Дверей всё меньше, всё реже встречаются. Реже платформы и лестницы, лифты, выходы. Две фигуры остановились перед совсем одиноким входом, что таил широкую комнату. Тогда Павлин вытащила из крови измерения ключ-карту и приложила к трёхметровой двери. Впереди высветилось: «Добро пожаловать домой, Павлин R-15».
— Просветишь насчёт символов? — как бы поинтересовался Архонт.
— Пятнадцатая команда, а R — код моей роли. В личных покоях у всех так.
Двери скрипнули.
Фигуры процокали в большое и высокое помещение, в углу которого поднималось искусственно созданное дерево, хотя правдивее сказать его макет: вместо листьев живые растения в горшочках накрывали пространство своими пышными лапами, окутывали ветки жадными лианами и оживляли искусственные хоромы.
Двери с таким же скрипом захлопнулись.
Комнату освещали лампы под потолком, у краёв стен. В другом углу техника и книги на разных носителях, в третьем — стеллажи с бутылями. К последним и подошёл Архонт, рассматривая текст каждой этикетки.
— Неплохо довелось устроиться, — комментировал он, отмечая всё ещё сохранившийся специфичный юмор Павлин, отражённый в названиях, понятных только ей: «Кровь живая», «Кровь синтетическая», «Кровь сухая», «Кровь винтажная», «Красное вино». Последнюю бутылку он взял в руки, рассмотрел и заключил: — Вот это по мне!
И пока падальщик возился с приглянувшейся бутылью, Павлин поднялась на самую верхушку дерева и нырнула на мягкую разодранную подстилку из сотен веток, укрытых мягкой тканью. Она взялась за расчёску, пока он — за алкоголь.
— Тут так мило, — всё хвалил убежище Архонт, — не хватает лишь пения стеклянных соловьёв в этом пристанище средь звёзд.
— Если будешь злоупотреблять с этими напитками, то они тебе будут.
— О, жаль, что на меня алкоголь так уже давно не действует, но его всё ещё приятно пить. Вкусно и немного притупляет некоторые моменты. Эти ощущения на кончиках пальцев…
Крышка бутыли сдавленно хлопнула под серыми крепкими руками. И пока он делал глоток, то за ним следило белое создание. Они были так далеко: пока Павлин на самой верхушке одного угла, Архонт — во всех положениях напротив. Высокая, широкая комната, в которой всегда можно развернуться. Комната, в которой взгляд всегда может куда-нибудь скользнуть, как, например, начнёт вчитываться в названия напитков, заметок, напечатанных и написанных книг. А, может, уйдёт в сторону открытых шкафов со множеством разнородной одежды, так редко удобной, но так часто красивой и нужной для маскировки в специфической работе. Но были и лучшие экземпляры: широкие пояса с полотнами полупрозрачной вискозы, словно то длинная юбка, которая скроет чудовищные ноги. И вновь полки с книгами.
— Скажи, — заговорила Павлин, опустив взгляд к хвосту, перья которого чистила, — насколько в тебе живо наше продолжение?
— Тебя это столь волнует? Спустя так много-много звёздных веков ты задаёшься вопросом этим? — Архонт чуть расправил крылья, с трудом уводя взор от обложек учебников языков. — Это прошлое. Это кошмарное прошлое, отпусти его. Давай поговорим о пончиках: гадость, правда? Куски хлеба, так ещё и жирные, что есть истинное извращение.