— Мы — прошлое, — вернула тему Павлин. — Хоть наша кожа больше не куски металла, наши перья — не обрамлённое стекло, а все наши системы до сих пор сложны, что их не хочется менять, пусть нам и не нужны они… — Павлин опустила крылья, как и мысль, которую потеряла. Зацепилась за иное, близкое: — Ты же больше, чаще остальных меняешь своё ныне живое естество, так что же от тебя осталось?
— Я тут, — Архонт постучал когтями по своей голове, из которой выходили обломанные фиолетовые рога. — Это всё, что меня может волновать о том, что меня касается теперь, когда мы вымерли. Может, осудим хлеб и всё, что из него делают? Мэтью явно издевается надо мной, когда пьёт пиво.
— Под чьими ты крыльями?
Архонт отвернулся. Все попытки сменить тему оканчивались неудачей, а теперь только слушать и отвечать сквозь клыки. И сейчас он слушал её мысли:
— Так много времени прошло, и это правда, подобно правде, что мы как незнакомы, видимся впервой, всецело позабыты. Кто тебя спасает? — белое создание едва ли протянуло руку в сторону собеседника. От Павлин не было реакции на предыдущие попытки смены темы, как и на то, что свою удалось удержать. Только продолжать: — Нет, коль ты чужак… тогда не говори. Просто признай это. Признай, что тебе помогли. В иной жизни в тебе бы не было столь много риска, так много шуток в покалеченных мозгах. Ты словно на верхушке пищевой цепи, что о тебе так много воют во всех мирах, но едва ли упомянут средь смертных душ. А я молю спасения у живых, у смертных, от веков, преследующих меня стеклянною косой.
— Так что тебя волнует: моя телесность или моя ментальность?
— Всё.
Переглядки.
Тишина.
Павлин приподняла крылья и плавно спланировала вниз, чуть шурша. Под её крупными перьями на голове дёргались уставшие от тишины и непонятных звуков острые длинные уши. Потому её руки коснулись техники и в несколько кликов включили музыку. Тонкая мелодия как фон всему, но очень знакомая, скребящая прошлым по внутренностям.
— Нас больше нет, — заговорила Павлин, — совсем. Все здесь говорят на омнисонге, но возвращаются домой, а наша речь стала подобным нам реликтом. Очень редко появляются на радаре родственные души.
Архонт нахмурился. Он дёрнул ушами и хвостом.
— Ты можешь остаться тут, пока Мэтью не придёт за тобой, пока не потащит на миссию, — продолжилась речь Павлин следом за мелькнувшим узором маховых перьев её хвоста и крыльев, а следом и перьев её головы. — Но моя жизнь осталась в прошлом и тебе придётся с тем смириться, как и с тем, что я тяну её за собою, чтобы она не тянула меня к себе.
— О, не переживай, — отозвался падальщик, — пока тут уйма торговых центров и смертных душ — мне будет, как развлечься. Например, я хоть прямо сейчас пойду и залью машины для жареных злаков зелёной краской, а потом буду наблюдать за новостями с твоих аккаунтов Организации за тем, что на этой станции произошло.
— И сколько же тебе приходилось скрывать свою безлогичность от наших, находясь в самом центре внимания?
— А тебе?
— Хороший вопрос.
Павлин подошла к стеллажу и вытащила бутыль с таким же красным вином. Открыла. Архонт протянул свою. Горлышки их соприкоснулись со звоном.
Усмешка.
— Я вспоминаю тот день в кошмарах обретённых снов, — Павлин сделала глоток вина, как паузу. — Как бы наша жизнь сложилась, не сгори наш дом?
— Они бы начали чистую линию.
— Что? — Павлин встрепенулась на столь спокойный ответ. Все перья встали дыбом. — Нет… Не мож… не может того быть. «Чистая линия» ведь излишне радикальный метод генетической реставрации!.. Нет, нет…
— Ты помнишь моё положение, — он плавно покачал головой, совместив густые брови. — Эти слова шли от первых речей, а мы бы стали катализатором причин, как и обременённые металлом. Да, я признаю, как мы давно не говорили, но это было фактом и настоящей стеклянной косой.
Мелодия. Красивая мелодия не давала между ними образоваться тишине, но всё же не спасала. Что-то тянулось, если не тянуло за собою эту пустоту. Вердикт, заставивший то усомниться, то теперь искать ответы в своей памяти. Взгляд, потерявший концентрацию, даже на более резкие движения собеседника. Архонт кружился, улавливая ритм. Забылся, танцевал, пока Павлин не могла себе позволить даже слова. И падальщик её отвлёк, споткнувшись и с тем звонко цокнув когтями, а там и засмеявшись. Остановился, запустив язык в бутылку, испивая так напиток.