Архонт прищурился. Его хвост едва двигался, лишь уворачиваясь от ударов. Это предугадывали уши.
— А ведь ты мог летать, совсем недавно. Разве того стоила плата за длинный острый язык? — и, как случайно, Архонт попробовал воздух. Сыро. Кроваво. В тяжести его витала сладостная гниль.
Ему ответили рычанием, повиснув мордой над лицом, вдавливая в землю своим весом. Падальщик вскинул мандибулы, их клыками выцарапав глаза. И когда монстр отпрянул от него, то получил толчок ногами. Его откинули. Он повернулся и зарычал, но получил когтями по лицу. И эти когти открыли его пасть. И зубы.
Архонт стоял поодаль, отряхиваясь от грязи, от хитиновых лап. Он старался вправить крылья, чтобы зажили, сдирал с них разодранную мембрану. Его уши дёрнулись на голос. С трудом собралось одно должное ругательство:
— Ублюдок…
Архонт повернулся.
Он свысока смотрел на златорогого монстра. Падальщик мог стоять во весь свой рост, когда ящер от истощения опирался руками о землю. С его глазниц текла жидкость вперемешку с кровью и солью. Она текла к расцарапанным губам, похожим больше на ошмётки мяса без мышц. Ими едва ли что можно сказать. Тёмные от густой крови, красящие даже желтеющие клыки. Темнела от пятен шея, ключицы, получившие пробоины от когтей. Они были точны, чтобы принести боль, но не убить слишком рано.
— Подхалим бледной…
— Ах, печаль великая в том, кто я, не так ли? А ты вор, жалкий и простой, — Архонт коснулся когтями своих мандибул, снимая с них полупрозрачные ткани с золотыми кругами радужки. Пришлось отпрыгнуть от выпада. — Вот видишь до чего доводит тебя речь твоя грязная?
Златорогого вновь душили цепи. Он кряхтел и плевался.
— Сколько стоило продаться чудовищной драконице?
— И не продавался я; негоже мне в таком почтённом возрасте заниматься столь непотребным, низостным. Я не эволюционное отребье, чтобы промышлять подобным действом.
Рёв предшествовал удару. Архонт от него ушёл. Ушёл и от следующего за его цокотом когтей. Обходил цепи, в которых утопали золотые пальцы и хрустели.
— Это своего рода союз, — Архонт уходил от удара. — М… Синергия, симбиоз, — и вновь удар, взрывающий когтями землю. — Понимаешь ли, но, думаю, что нет: когда-нибудь всё начинает утомлять и всё так безразлично. Весь маскарад, эмоции, какое-то притворное величие. Вечно только чистое презрение, самое искреннее в этой жизни. Это ты понимаешь — тут моя уверенность тверда.
Хвост пробил землю, откидывая взмахом разбросанный раздробленный кем-то ранее металл. Но по следам когтей всё становилось очевидно.
— Тебя тут заперли на всё время, которого лишились мы?
— Молчать! — златорогий сплюнул и эти слова, и последующую кровь. Архонт поцокал языком.
— Ей так плевать на твою жизнь, ты ведь просто голем, но равносильно ей не плевать на то, что ты вор. У меня раскрываются все возможности. У меня её воля.
Архонт пожал плечами. Он знал, что его не видят, могут только слышать, а потому вёл своим голосом. Заставлял спотыкаться о цепи, до крови разбивать конечности о землю, когда острая чешуя выворачивалась и впивалась в носителя. Без нормального питания кости оказались слабее. Фаланги хрустели.
— Я лишён здесь своих любимых молний, к которым и так нечасто прибегаю… но электричество нас окружает. Даже твои убитые нервы прекрасны для моей игры, с которой я справляюсь.
Рычание, полное неразборчивых ругательств. Падальщик повернулся к нему, чтобы увидеть очередной прыжок, прерванный цепями. Связанные конечности в каждом движении сильнее душили носителя и тогда он, сдавшись, лёг. В звеньях обрамлённый. Изломанные руки прибило к телу, их когти ответно впивались.
— Те, кого оковали, недолго ведут себя строптиво, — поющий голос завис над ушами. — Ты так злостно уничтожал мои крылья. Много сил уйдёт, чтобы их вернуть, много энергии, которой рядом нет. Почти?..
Шок проходил, а с усталостью нахлынула боль. Душащая тяжесть была ещё одним камнем. Слова складывались в обиды, пропадающие в разодранных губах. Пульс отражался в ушах шустрым барабаном, с каждым ударом разнося в шуме боль. Чешуя вжималась в тело, показывая, что силуэт гораздо меньше того, который был. Ещё более хрупкий. Шуршания её всё меньше. Попытки выпутаться оборачивались против него, всё больше вгоняя в апатию. Из звуков только медленное и редкое дыхание, свистящее через клыки в ответ на порывистые глубокие вздохи. И очень странная, манящая песнь на мёртвом языке. Всё сильнее тянула ко дну.