Тонкие руки легли на лицо. Они казались холодными. Длинные пальцы, оканчивающиеся острыми когтями. Большие пальцы, лёгшие на скулы, так медленно поглаживающие. Хотелось вырваться, но они были последним лёгким, что находилось среди нарастающей агонии. Как и поющий голос, прозвучавший слишком близко и теперь понятно:
— Моих знаний хватает, как и скорости мышления; стоит мне захотеть, то принесу любую боль, нескончаемую, но не убивающую. Всё, что случится потом, решать предстоит не мне, да гореть в металле вечном неприятно и очень. А сейчас…
Затишье. Капала сгущающаяся вода. Дыхание повисло в воздухе. Эхо же приносило давно сказанные слова обратно, отражаясь в ушах. Чавканье. Скрип зубов, бьющих друг о друга. Стук.
Клыки, недавно выдравшие глаза, коснулись чешуйчатого лица. Грубые сегментированные губы, похожие на порезанные, скрывающие холодные крупные клыки — они были шилом для щеки, которой медленно касались.
— …я очень голоден.
Тератома. Сцена II: Прозрения
Скрежетом ознаменуют ясность. Оно — сиянье блеска, облитое слизью. То, что скрывает прозрачность клинка.
Сыро. Дымка растаявшей в воздухе воды наполняла лёгкие тяжестью, обдавала лицо и шею, ложилась на закрытое тело и слабо давила с атмосферой и эхом разносящихся криков где-то вдали коридоров.
Мэтью сдула выбившиеся белоснежные пряди, открывая себе взор. Скрипящая злоба напротив.
Очередные чудовища, в которых вопьётся клинок, стояли поодаль, клацая. Айкисл держала мягкостью изогнутый меч сбоку, прикрывая лезвие рукой, как обвивая пальцами. Это плохо сказывалось на бинтах, но от влажности трещали ткани не звонко. От остроты рвались нить за нитью.
Движение. К ней метнулись. В выпаде она лезвием разорвала на части чужую сущность. Тонкий нежный скрежет оборвался треском. Мэтью подорвалась вперёд, к насекомым, в повороте сеча, как косою поля. Плавность прерывалась резкостью. Остановка, поворот. Забинтованная рука впилась в переднегрудь. Айкисл с секунду смотрела на насекомое, рискнувшее на неё прыгнуть, ныне повисшее в её руке, затем подкинув и освободив его от головы. Пачкая, пачкая прозрачный клинок.
Ногой она пнула ещё летевшее тело. В толпу. Туда, куда и ринулась сама, разрезая мечом горизонт. Здесь вместо света — слизь, заменявшая лучи ореола звёзд в закате. Голова, открывшая жвала, получила клинок сверху. Фасеточные глаза разбивались оземь.
Мэтью бегло осмотрелась, крепко сжимая правой рукой утонувший в теле меч. Очередной солдат повержен, рабочие бегут, а впереди виднелся источник бед. Тёмное тело, словно вбившее в себе три глаза в резную звездовидную голову. Медвежьи лапы оттолкнулись от скалящихся коридоров. Злобное тело вилось навстречу белоснежной мечнице, поругавшей свою одежду.
Его остановил пистолет у лба.
Обрамлённые множеством когтей лапы отталкивались от тени Мэтью, скользили по останкам, хрустели хитиновыми панцирями. Потухшие глаза следили, как Айкисл медленно поднималась, давя на насекомое тело и вытаскивая из него меч. Она резко взмахнула клинком, сбивая слизь. Шуршание, треск. Тянущиеся капли звонко упали на мокрый пол. В уголках глаз что-то мелькнуло.
В следующий момент вскинутая рука нажала на курок, разрывая на части очередного насекомого. Клинок у горла сбил спесь, не давая сглотнуть трёхглазому. Его рот, делённый на четыре части, едва раскрывался, дёргаясь в нарастающих рыках.
Мэтью рассматривала разорванные и горящие голубым пламенем останки, пока перезаряжала пистолет одной левой. Металл плавно тёрся. Щелчком вложив оружие в кобуру — всецело отдала внимание клинку и тому, кому острием ранила горло.
— Из-за тебя я испачкала бинты, — она покачала головой. — А их чертовски сложно стирать. Про униформу уже не говорю.
— Мерзость к нам явилась, — пробурлил через костные усы её собеседник. Это — то безобразное подобие клыков.
Мэтью поцокала языком. Она надавила клинком, заставляя трёхглазого оторвать от земли когтистые лапы. Тёмные щупальца ползли около него. Опора находилась очень небрежно, её шаткость приносила боль. Вышедшие из присосок шипы не помогали.
Айкисл шла вперёд. С каждым её уверенным шагом приходился десяток волнующихся движений вглубь. Чавканье с хрустом разносились эхом на пути, сильнее отражаясь, знаменуя, что скоро будут помещения.