— Ты хочешь сказать, что разрываешь условность?
— Нет. Но я искренне не хочу тебя видеть после всего того, что было. Однако ты ещё будешь механическим божеством на сцене, я обещаю.
— Моя роль в обмен на диск? Ах, гордость моя, ты способна.
— Ах, Арх… Так хочется тебя послать, но для тебя это физиологически не имеет смысла.
— Манеры, Мета!
— Ага, щаз.
— Оленья дочь… Весь момент испортила.
Их лица осветил естественный свет звёзд, заставил щуриться. Чувств касался свежий и тёплый оттенок песка. Песчинки гнал живой ветер, носящий на себе отмершие осушённые лепестки.
Плита остановилась. Механизмы их довели до выхода, выпустили из темниц. Ласка живых явлений заставляла шерсть опуститься. Казалось, отдых. Пески сохраняли давние следы пути к каменному столбу, на котором они остановились.
Архонт щурился. Тепло было странным, сильным, как бы режущим атмосферу.
— Ах, да, — заговорила Мэтью. Архонт не повернулся, чтобы заметить, как блеснули её глаза; он смотрел вверх.
— Что же у тебя на языке?
— Ну, ты ж в курсе, как хрен древний, что у «сумерек» бывают прорехи?
— Да, и…
Звон стекла и треск. Он резко обернулся. За прозрачными осколками реальности скрылись опадающие бинты.
Уши поднялись на звук двигателя. Архонт обернулся. «Игла» покидала атмосферу.
Стекло ярко захлопнулось у него за спиной.
Падальщик повторно обернулся, но встретился с пустотой рядом. Уши кошмарил вой удаляющегося с хлопком атмосферы двигателя. Звон стекла остался оттенками в подсознании.
Впереди раскрашивался зеленоватыми тонами лес, в тенях которого красовалось огромное тёмное тело. Его покрывала как испачканная пеплом чешуя.
Архонт медленно закрыл глаза.
Ремиссия. Сцена I: Вводные данные
Слишком тихо.
Тогда туша драконья была целее, а ему — скучнее. Средь флоры в поисках лиан ступать ногами, когтями обрамлёнными, царапать землю. И обнаружить, что сей планета: преступление.
Всегда было скучно. Возможно, что так хотелось видеть, а не только слышать странное эхо, шествующие следом, где-то рядом.
Средь запутанных в деревьях недавних пустырях, лесами обернувшимся в симметрии, встречались кроме ульев металлические строения. Дорожки, не единожды протоптанные, грубые землёй, вели к сердцу настоящих проблем.
Механические дома. Пустующие. Комплексы, питаемые на звёздном свете, движимые долго. Воздух наполнялся скрежетом с каждым шагом; он и оставлял на стенах сияющие шрамы движения. И подойти ближе — механизм блестел неравномерно, в масле густом. Архонт потёр его в подушечках пальцев. Язык высунул для запаха — ещё яркий. Рассвет дарил многое для взора, но не давал ответа шагу тяжёлому где-то неподалёку.
Звучание шагов иных. Архонт размеренно прошёл тогда вперёд. За стеклом цветы. Громадными капсулами выглядели парники, держащие внутри себя что-то чужое. Падальщик прильнул к едва холодному стеклу, чтобы рассмотреть все плодовые. Кустарники, травы, деревья, великолепно цветущие в многогранных оттенках, чаще сочетающих тёплые. Их время разное, и потому где-то созревали ягоды и фрукты, полупрозрачными сферами наливаясь соком.
Архонт прищурился, что уловил шелест своих ресниц.
Уши дёрнулись на звуки шагов иных, шаркающих по дороге, а от трещащего падения чего-то оземь по лицу поплыла широкая улыбка, чуть обнажая клыки.
Он повернулся.
Упавший поднос хрустом, дрожащие руки и плывущие лепестки по незримому воздуху, как лодочки по реке. У ног её перекатывались фрукты. Она. Ещё без имени, в разнородной одежде. Она. Делающая шаг за шагом от чудовища, когда он в ответ — плавно отлипает от стекла, движется в её сторону. Замирает над упавшей едой, чуть склоняется, подбирая пальцами ноги и передавая в руки свои один из немногих цельных фруктов, на веточке крепкой широкой. И его большая кисть похожа на хищную лапу птицы, сжимающую словно не плод, а голову, едва царапая когтями оболочку. Крутит, рассматривает.