— Если я тебя не знаю, как ты хочешь намекнуть мне явно, то я хочу понять.
— Ха… — он вскинул костью в руках, словно мечом. Рассмотрел все следы, погладил зазоры кончиками пальцев. — А что тут понимать? Мораль мою, игру мою? Я ничего не скрываю пред тобой, ты ж не мяско. Не прячу свои чудовищные поступки, не ищу оправдания в «высших» силах. Это всё делают «не они», а если и они — найдут повод оправданий. Вот встретишь кого прекрасного себе, вообще душка, а не узнаешь, что топит котят…
— Я не…
— Не? — перебил он её. Ходил из стороны в сторону, махая хвостом, рассуждая: — Быть тому, другую милашку. Будет избивать щенят. А для тебя будет улыбаться, скрывать, потом, проколовшись в тайне, начнёт оправдываться, найдёт предлог. Что до меня… я просто хищник. Захочу сожрать — буду. Но, правда в том, что это не так интересно, пускай могут приготовить их вкусно… в моём вкусе… м-м... Не будь как мясо. Любишь всем сердцем аль сердцами проблемы — твоё дело. Но оправдывать меня…
— Все эти слова — попытки заставить меня ненавидеть тебя, но нет, Архонт.
— А я-то тебе не назвался.
Его уши дёрнулись на шум. Он стоял, отвернувшись, не видел, но прекрасно слышал. Она поднялась. В другое мгновение падальщик почувствовал, что руки взялись за его волосы, вытягивая косичку. Его это изогнуло луком. Он отпрыгнул, в развороте кидая кость в её львиные лапы. Кость прошла насквозь.
— Ты — ключник, — она когтём указала на косичку, имеющую шесть цветных камушков. — Я слышала, как прозвали тебя во всех мирах, переживая страх. Смертные же души видят только оболочку, что меняешь.
— Один-один, — парировал он. Архонт молчал в своём вопросе. Только косился на Искательницу и поправлял шевелюру, пряча в ней тайник. Затем улыбнулся, осознавая слова.
Кентаврида отошла, организуя пространство между ними. Обе руки использовали свои пары предплечий, чтобы касаться воздуха и заставлять светиться. Она ткала пространство иллюзиями, изящно плела. Светлая ниточка повисла в воздухе, как точка в пространстве. Возможно, Искательница плела из бисера, нанизывая по очереди бусины. Архонт смотрел за каждым шагом.
Самая первая бусина была крупной, белой. Её окружили три другие, каплевидные, цветов голубого, рыжего и фиолетового. Оно сомкнулось, тянулось дальше.
Ещё одна бусина была похожа на сферу, такую же светлую, в этот раз нарастающую. Её окружали четыре блеклые бисерины цвета известняка и обсидиана, малахита и изумруда; окружали и множество других, подобных каплям, разных оттенков, цветов. Отходили от сферы нити, нанизывающие на себе объёмные точки, полные свечения. Но каждая нить, огибая сферу, возвращалась в её центр. Оно вновь закрывалось.
Всё шло на одной нити, оно плелось в утолщающуюся косу. Она плелась и дальше, завершаясь на фиолетовом камушке редкими локонами. Коса разрывалась, из неё высыпались волокна, окутывающие фиолетовый камень как лепестки окружают сердцевину бутона. На светящихся потоках держались шесть каплевидных камней разных цветов, что отдавали дань свету. Цветок, пестики, тычинки; широко расходились его лепестки. В этот раз было иначе, ведь светящихся бусин было в разы больше. В этот раз нити не возвращались к центру. Они продолжали виться в пространстве.
Светлые были не единственными жилами. Были и сереющие, идущие по всем стеблям от самого начала, огибая и бусину, и сферу, и тянувшись к раскрытому цветку. И сердце, и иные органы цветка, будь то бисер или капли, они охватывали своими лозами, натягиваясь между ними.
Архонт следил за этим, хмурясь. Он почувствовал, даже через холодную маску, что переставшая плести Искательница смотрела на него.
— Ты и без того всё понял, что я показала. Все миры держатся с самого рождения на одной пуповине. Тенденция к прекращению их жизни шла из-за того, что в предыдущих формах они не могли раскрыть свой потенциал.
— Зато этот мир рано или поздно остынет, покуда всё подвластно энтропии.
— Вероятно, — отозвалась она. Её когти коснулись некоторых волокон, которые овили сами себя и серые нити, превращаясь в беспорядочный клок. — У нас есть, что есть, а это и то, что знаешь ты. Это система, полная опухолей, но и они — её часть. Чтобы использовать миры здесь, надо их чувствовать. Ты уже давно мог покинуть «сумрак», если бы захотел.
— Да. Я не хочу, — он вернулся к гамаку. — Мне скучно, а ещё я устал серо бегать. Всю жизнь мечтал о том, чтобы валяться в грязи и чтобы от меня все отвалили. Но нет. Надо при этом иметь власть, чтобы к тебе не подходили. Чтобы боялись… Тут же прекрасно, тихо, подумать становится возможным. А потом приходишь в сие чудную жизнь ты!