— Значит, ничего не отзывается в твоей душе? И жажда изучения, познания, приключений — не яркая тебе звезда, и потому ты столь озлобленный на мир?
— Не вешай на меня свои юные деньки — я это давно пережил, — он ненадолго затих, привыкая к гамаку повторно, лишь сидя перед кентавридой. Нога качнула небосвод. — Я пережил всё.
— Мы здесь не одни? — Искательница погладила свою маску. — В самых густых сумерках скрывают самые мрачные тайны. Их мораль ты ценишь, вероятно, здраво...
— Ах, это… Если ты то узрела, то не должна меня так защищать.
— Оно относительно.
— Ах, дурашка. Думаешь, я бы солгал, будь то всё правдой? Думаешь, что мои мысли из благих побуждений?
— Нет, но ты будешь другим. Ради меня.
— Ты не видела всего, что было, а что было — было постановкой для глаз чужих. Так признай же это, хрупкая натура, отрицающая очевидное.
— Хм… Нет. Всё иначе. Настоящая информация имеет больше подробностей.
— Пх-х… хах. Кто ты, несчастная?
— Тебе это интересно?
— Возможно, — говорил он, скрывая истинность суждений.
— Значит, тебе не будет скучно, — заключала она.
Архонт усмехнулся.
— И предстоит ли нам в дальнейшем встреча? — вновь он задал вопрос.
— Не исключено.
Она махнула рукой и иллюзия рассыпалась. В воздухе пылью клубились остатки бусин и нитей, распутываясь к основанию и тая. Разные оттенки превращались в простой свет, разлетаясь в разные стороны как ночные насекомые. И он гас, как и её силуэт.
Вновь ничего. И здравствуй, старый хладный друг.
— Нет во мне веры в твоё одобрение и молчание. Может, когда увидишь всё, то ты поймёшь в тот день, Искательница, кто я на самом деле… И я оденусь в мерзкий пурпур для пляски на костях. Ради тебя.
Падальщик улыбнулся. И его глаза засветились не тем неестественным свечением миров, нет. Они блестели совсем иным в этом мраке.
Эта планета забыта живыми, нужна контролирующим миры. Он понимал, о чём она говорила, о ком. Событие, от которого прошло не мало восходов и закатов в этом мире. Одно напоминание, от которого в ушах Архонта плясали звуки и речи, а перед глазами — образы.
Тогда туша драконья была целее, а ему — скучнее. Средь флоры в поисках лиан ступать ногами, когтями обрамлёнными, царапать землю.
Он улыбнулся:
— Пир Князю!
Он протягивал руки к веткам на своём пути, срывая когтистыми пальцами их, повреждая их, пачкая руки, а после слизывая с фаланг клыкастым языком следы. Танцевал, возвращаясь к своему убежищу и обходя тяжёлые следы на пути его, лёгшие поверх первых шагов его. Но и тот блеск злых слов в глазах не сравнится с блеском возможностей, и он нынешний затмевает всякое воспоминание недавнее.
Всё окружение будет изящным пением насекомых и ночных птиц, постукиванием ветра по листьям и с его помощью блеянием трав. Всё будет звать — так почему бы и не ответить?
За спиной Архонта оставались разбитые кости, тонущие в темноте. С каждым шагом эти следы имели всё меньше веса для него. Место, где они впервые встретились.
Ноги путались. Уропатагий был ему явно лишним, до нервного тика непривычным. Когтями ног он пробил мембрану между ними и хвостом. Треск ткани ознаменовал широкий шаг. Хвост хватал эти обрывки, передавая в руки. И падальщик, почуяв больше воли, юркнул в сторону, где ожидал фанфар. Его тело вилось меж каждым препятствием, неуловимо ускользая в резвом танце.
Флора провожала его, склоняясь от ветра, шедшего за ним. И с шагом цокот от всех встреченных им камней, шелест тех деревьев, что держали над собою звёзды. Под его танец рвались крылья, словно трещали по швам шелка. Они уничтожались его же руками, пока от пятой фаланги крыла не осталось ничего, кроме мышц и костей.
Он соскребал куски кожи в своих руках, разрывая острыми резцами. Мембраны всё ещё полны свежей крови, слегка тёплой, но острой. Она омывала собою его руки и лицо, словно тот недавний плод. Недавно, покуда посчитанное от бесконечности лет. Так и блестели его вскрытые крылья и ноги, с каждым движением всё более охватывая серое тело ручейками.