Это продолжалось невообразимо долго. Я продолжала ездить к нему всякий раз, когда мне становилось паршиво от себя. Его усмешка и внимательный, до безобразия проницательный взгляд отключали мою совесть, как выключатель — свет. Долгое время, это был просто секс. Рой, я думаю, назвал бы это мерзким словечком «трахались».
Потом я рассказала ему о том, как спасалась от присланных им же громил. Он тогда хмыкнул, и похвалил мое хладнокровие. Я не оценила. Омерзительная способность, чем тут гордиться? Я сознательно била каблуком именно так, чтобы нападавший умер либо от потери крови, либо от болевого шока. Сознательно хотела, чтобы он сдох, и хоть немного помучился.
Его смерть сложно назвать милосердной и быстрой, но себе можно признаться: я не жалею. Хочу блевать от себя порой, но не жалею. Странно вот что: остальных двоих мне ни капли не было жаль. Я до сих пор считаю, что они получили по заслугам. К тому же, было кое-что, утаенное мною от Роя. Когда Стэн и его ребята избивали несостоявшихся насильников, я не могла оторвать взгляда от этого зрелища. Меня завораживали крики боли, отчаянные взгляды и мольбы отпустить. И главное: у меня вызывали безумный смех их клятвы о том, что они больше не тронут ни одну девушку. Мне нравилось все это, хотя впоследствии… я ощущала себя кровожадным монстром.
А потом я просто с ним говорила. С Роем, конечно же. Пыталась найти способ достучаться до его совести, давила на то, как он неправильно живет. Он меня слушал, и смеялся. И такие разговоры стали для меня отличным лекарством от ненависти к себе.
То, что я считала кошмаром, для него было абсолютно в порядке вещей. И черт возьми, он даже верил в то, что говорил! Не понимаю, как такое возможно. До сих пор не понимаю. Он рушит мой мир уже тем, что существует. И моё сознание тоже рушит, в противном случае я не поступила бы как полная идиотка — исправила причиненный его репутации ущерб. Боже, я никогда не делала ничего более идиотского!
Я дала ему карт-бланш на то, чтобы принимать ухаживания вешающихся на него девиц. А еще я поняла, что мне на это совсем не плевать. Меня не покидает ощущение, что ему нравилось меня злить, выбирая смазливых тупых куриц. Ненавижу их. Каждую хотелось придушить, сделать с ними что-то, чтобы они исчезли. Подорвать, например… но в реальной жизни я ничего никому не сделала. Я же не Рой, в конце концов.
И даже с самой яркой представительницей этого типажа, Шерри Уайт, он умудрился провести вечер в ресторане и попасть под камеру папарацци. Умом я понимала, что такая, как Шерри интересует его только мертвой, но ревность все равно лишала доступа к кислороду.
Ревность и обида. Шэрри Уайт была дочкой очень богатого и очень любящего её отца. Поэтому она выросла избалованной, злобной, меркантильной, и очень болтливой. В её присутствии мне всегда хотелось затолкать ей в глотку её же каблук, во имя великой богини Тишины. Но я прекрасно понимала, что девушка не виновата в том, что она тупа как дерево, так что держала себя в руках. До этой фотографии.
А как только это мерзотное фото попало мне на глаза, я обезумела. Я била гребанный стул каблуками в своем кабинете, представляя на его месте Шерри, я завывала, как чокнутая кошка… Мои глаза долгое время застилала пелена бешеной ярости. Вернее, ревности. Когда её приступ кончился, до меня наконец дошло что я ревную Роя к любой женщине на расстоянии трёх футов от него, и, если он будет продолжать в том же духе… сотворю нечто непоправимое. Пришлось просить Бэллроуза перестать. И признаваться в любви. Или как там называется странное чувство, из-за которого сходишь с ума, а разум отказывается подчиняться?
Его «я знаю» вызвало шок. Я смотрела на него большими, удивленными до невозможности глазами и не понимала, как такое вообще возможно. Предложенная им альтернатива многочисленным тупым курицам вызвала смешанные чувства. С одной стороны, я ощутила прилив возбуждения, а с другой —все тот же шок, пополам с отвращением к себе. Я согласилась, не раздумывая! Но ведь… я никогда не считала себя извращенкой.
А Рой устроил мне маленький персональный ад, в котором я ненавидела себя ровно до тех пор, пока держала инстинкты под контролем. А предохранители у нас обоих слетали одновременно. И, как ни странно, он постепенно отучал меня от самобичевания.
Не то, чтобы сознательно, и не своим примером, нет. Просто чем чаще между нами происходили явно противозаконные вещи, тем больше меня затягивало. И меланхолии я снова начала предаваться исключительно наедине с собой.