XLIII.
Когда сани остановились у палкинскаго подезда, Бургардтом овладела нерешимость, но он совладал собой и вошел. Швейцар узнал его и раскланялся, как с старым знакомым. Бургардта это кольнуло неприятно, -- его преследовала трактирная известность. Они заняли в общей зале угловой столик. Неистовое гуденье трактирной машины заставило Бургардта поморщиться. Бачульская поймала это движение и пожалела, что согласилась ехать ужинать, тем более, что могли встретиться общие знакомые, которых совсем не желательно было видеть. Старичек оффициант узнал Бургардта и сообщил, что у них сегодня есть на кухне "особеннаго". Когда ужин был заказан, Бургардт неожиданно заявил: -- Марина Игнатьевна, простите меня, но я больше не могу оставаться здесь... Мне просто противно. Пойдемте лучше к вам и по просту напьемтесь чаю... Бачульская, конечно, согласилась, но ей было жал бросить ужин, оплаченный по счету Бургардтом. Старичек оффициант был прямо обижен. Бургардт вздохнул свободно только на панели и проговорил уже совсем весело: -- Знаете, мы сегодня покутим по студенчески... Я сейчас зайду и возьму у Филипова пирожков, потом купим сыру и колбасы... да? -- Нужно еще масла, -- в тон прибавила Бачульская. Через полчаса они сидели в комнате Бачульской в ожидании самовара. На столе в бумажках лежала разная дешевая закуска. Когда Бачульская хотела переложить ее на тарелки, Бургардт запротестовал. -- Нет, прямо из бумажки... В этом есть стиль. -- У меня есть бутылка белаго вина. -- Ради Бога, не нужно... Эта несчастная бутылка испортиг все, т. е. стиль. Да у меня к тому-же ныньче физическое отвращение к вину. -- Сейчас поздно, и портера нельзя достать. -- Зачем портер? Я давно ничего не пью... Пока номерная горничная подавала самовар, Бургардт с особенным вниманием осматривал комнату, обставленную с приличной бедностью всех меблированных комнат. Раньше он как-то не обращал внимания на эту обстановку, а теперь проговорил с завистью: -- Как хорошо, Марина... Вот именно в таких мещанских комнатках и живется хорошо. Главное, все так просто, и ничего лишняго. Мне это напоминает мою молодость, когда так хорошо жилось... Заметив пристальный взгляд горничной, Бургардт сообразил, что своим поздним визитом компрометтирует Бачульскую, и сказал горничной: -- Вы не затворяйте дверь... Мне кажется, что здесь мало воздуха. Бачульская поняла эту любезность и посмотрела на Бургардта улыбавшимися благодарными глазами. Бургардт как-то особенно умел быть таким милым и безобидно предупредительным. Он был в восторге, что нашелся лимон, который забыли купить. -- Отлично, -- повторял он, прихлебывая чай.-- В сущности, много-ли человеку нужно? А все мы громоздим какую-то дурацкую обстановку и делаемся ея рабами. Мне, например, моя quasi художественная обстановка в последнее время прямо сделалась противной, и я только не знаю, как от нея избавиться. -- Вы забываете, Егорушка, что у вас есть Анита, которая может на это и не согласиться. -- Анита?!.. -- Да, Анита. Она уже большая девочка, и с ея мнением вам приходится считаться. -- В самом деле, а я про нее совершенно забыл... Пожалуй, вы и правы. -- Она отлично понимает цену всех этих художественных безделушек, и вы не захотите ее огорчать, выбрасывая их на улицу решительно без всякаго основания, по простой прихоти. Кроме того, нарушение привычек в нашем с вами возрасте очень нехорошая примета... -- Именно? -- Спросите докторов, они лучше вам обяснят. -- Да, да, понимаю... Еще раз: вы правы. Но у меня это началось уже давно... Ну, да это все равно, а у вас хорошо. Ведь жизнь состоит из пустяков, а те пустяки, которые нас окружают, имеют свое значение... Да, кстати, вы давеча сказали, что у вас часто бывает Бахтерев. -- Не часто, но бывает, когда есть какое-нибудь дело. -- Да, это все равно... Я говорю только о фамилии и о том, что сказал вам дорогой. -- Вы его ненавидите? -- Если хотите -- да... Он, прибавьте, ни в чем не виноват, а я его ненавижу за собственную болтливость. И, знаете, я еще никому не говорил того, что высказал ему, совершенно постороннему для меня человеку. У меня есть друг, старый и хороший друг, котораго я люблю от всей души... -- Григорий Максимыч? -- Да... И, представьте себе, что именно ему я и не мог открыт всего, что накипело в душе. Больше: мне казалось, что он точно подкрадывается ко мне, а я все сжимался, ежился и прятался. А вот Бахтерев... Ах, как я презираю себя!.. Если-бы вы это знали в десятую долю, то доставили бы мне величайшее наслаждение одним тем, что выгнали-бы меня на улицу... И как некрасиво все то, что я говорю вам сейчас, точно выхвачено из какого-нибудь дрянного романа, где действующия лица из папье-маше. Вы скажете: нервы... Не говорите этого, ради Бога!.. Мы сваливаем на нервы всю нашу дрянность, всю непригодность к жизни, всю безпорядочность... -- Что же такое вы сказали Бахтереву?-- тихо спросила Бачульская. -- Я?!... Он поднялся и забегал по комнате. -- Вы хотите знать?-- спросил он, останавливаясь. -- Это не простое любопытство, а даже некоторое право... Да, именно, право. Ведь есть права и неписанныя мужчинами. Не все же вам, господам мужчинам. Вы снисходите до нас, как богя... -- Так вы хотите знать? Хорошо...