XXI.
Бургардт опомнился только на железной дороге, когда поезд подходил к Павловску, и с удивлением посмотрел на сидевшую против него Бачульскую. -- Куда мы едем, Марина Игнатьевна? -- Сейчас Павловск... -- А где другие? -- Васяткин с Шурой на музыке, а Ольга Спиридоновна и мисс Мортон уехали с Красавиным к нему на дачу. Они поехали в коляске прямо парком и тоже будут на музыке. -- Ах, да, припомнил... Они поехали пить кофе, а Красавин хочет похвастаться своей дачей. Понимаю... Спускались летния сумерки и, благодаря тучам, обложившим все небо, делалось темно. В воздухе чувствовалась приятная свежесть, и Бургардт с удовольствием смотрел на мелькавшую зеленую сетку деревьев. Грохот поезда и свисток паровоза в этом зеленом живом корридоре отдавались особенно резко. На платформе была настоящая давка, как всегда в праздники, когда на музыку приливала шальная волна специально скаковой публики. Стоявший над этой толпой гул совершенно заглушал оркестр, который сегодня по случаю ненастной погоды играл не на открытой эстраде в саду, а в зале. Последнее очень огорчало Бургардта. -- А мы отправимся в парк, -- предложила Бачульская, пользуясь настроением своего кавалера.-- Я ужасно люблю Павловский парк... Наша публика, по моему мнению, не умеет его ценить. А к одиннадцати часам мы вернемся на музыку... -- Чтоже, отлично... как-то устало согласился Бургардт, отдаваясь в распоряжение своей дамы.-- Да, очень хорошо. Они едва протолкались сквозь толпу в сад, прошли мостик, соединяющий территорию собственно вокзала с парком, и как-то особенно торопливо зашагали по аллее, где так красиво росли столетние дубы. -- Как хорошо... вслух думала Бачульская, крепко опираясь на руку Бургардта.-- Егорушка, вы любите хмурое ночное небо? А я очень люблю... В нем чувствуется что-то такое серьезное, какая-то скрытая грусть, точно вся природа задумывается и недовольна сама собой. -- А куда девался Саханов?-- совсемь некстати спрашивал Бургардт, не слушавший своей спутницы. -- Бедняжка сбежал... Красавин не пригласил его обедать. -- Да? Как жал, что я этого не знал, а то и я тоже уехал бы... Это -- свинство. Так нельзя поступать с порядочными людьми... Бургардт вдруг разсердился, а потом вспомнил свой разговор с Шипидиным и сказал: -- Этот Красавин просто психопат... Давеча Шипидин разсказывал мне удивительную сцену. Представьте себе, наш меценат чуть руки у него не целовал и в чем-то каялся со слезами на глазах. Милый Григорий Максимыч едва от него вырвался. Красавин вызывал его -- знаете, зачем? -- чтобы поговорить о смерти и загробной жизни. Жаль, что мне некогда было подробно разспросить обо всем... И тут-же скачки, кофе с дамами... Спохватившись, Бургардт прибавил уже другим тоном: -- Гм... А знаете, ведь это некрасивая вещь, что Ольга Спиридоновна повезла мисс Мортон к Красавину. Как вы думаете? -- Ничего особеннаго, Егорушка... У Красавина ведь все бывают, и мисс Мортон поехала не одна. -- Да, конечно... А все-таки не хорошо. Не отправиться-ли и нам туда, а? Вот сделали-бы приятный сюрприз... -- Они скоро будут все на музыке, Егорушка. -- Я пошутил... Он взял ея маленькую руку и крепко пожал. Они шли через луг к Славянке, где около дворца был такой крутой спуск, но не перешли мостика, а повернули в нижнюю аллею на-лево, которая вытянулась луговым берегом. Тучи, казалось, спускались все ниже. От освеженной давешним дождем травы поднимался тяжелый аромат, песок на дорожках был пропитан влагой и не слышно было шагов. Она вела его все дальше, прижимаясь к нему своим телом, счастливая каждым дыханием. О, сейчас он принадлежит только ей одной... -- Что вы сегодня такой странный, Егорушка?-- спрашивала она, когда они начали подниматься в гору, -- Вы давеча за обедом чего-то не досказали и обещали разсказать потом... -- Я? Ах, да.. Право, не знаю, сумею-ли я вам обяснить то, что сейчас чувствую. Я смотрел на Ольгу Спиридоновну, и мне показалось, что мне никогда не сделать ея портрета, т. е. такого портрета, о котором я думал. Согласитесь: ведь это ужасно... Меня это мучит и убивает. Понимаете: конченый человек, как говорит Саханов. Она принялась его успокаивать, как успокаивают капризничающаго ребенка. Все истинные художники переживают муки творчества, и только одна бездарность всегда довольна сама собой. Затем, если допустить, что работа, действительно, не удастся, то и это ничего не доказывает. Во первых, у каждаго художника могут быть неудачи, а во-вторых -- сам он в этом случае слишком пристрастный судья. -- Нет, нет, все это не то, Марина Игнатьевна, -- упавшим голосом возражал он, как возражают только из вежливости.-- Я просто не умею вам обяснить, что сейчас переживаю... Конечно, одна неудача еще ничего не доказывает... да... Но, сидя на скачках, я мысленно проверил все свои последния работы и убедился, что падение шло вполне последовательно. Она все-таки ничего не понимала. Они уже вышли на широкую аллею, которая вела к дому главнаго парковаго лесничаго. Было уже совсем темно. Впереди высились сосны и ели, и от них тянуло смолистым ароматом. -- Не правда-ли, как хорошо?-- шептала Бачульская. Он взял ея руку и хотел поцеловать, но она выдернула ее и прошептала: -- Ах, не нужно... Зачем? Ведь все равно, вы не любите меня... Я для вас не женщина, а друг. Я последним горжусь... Знаете, что я вам скажу, Егорушка... Сядемте вот на эту скамейку и поговоримте, как друзья. Он повиновался. В лесу было так хорошо. Облака тянулись так низко, точно задевали за верхушки леса. А там внизу, где неслышно катилась мутная Славянка, тихо поднимался белый туман. -- Говорите...-- заметил Бургардт, раскуривая папиросу. -- Да, да...-- торопливо подхватила она.-- Я так рада за вас, Егорушка. И знаете: чему? Наконец, вы нашли женщину, которая вам нравится... Вы знаете, о ком я говорю. Да, это имеет громадное значение. Вы воскреснете душой, Егорушка... Даже если бы это была неудачная любовь -- и то хорошо. Ведь важно не то, чтобы